Хельмут Альтнер - Я — смертник Гитлера. Рейх истекает кровью
Справа находится большая площадь, где высятся фасады разрушенных домов. Двое мужчин в форме CA[69] стоят под фонарным столбом, на котором раскачивается повешенный на красном электрическом проводе гражданский. Провод глубоко врезался в его шею. Лицо синее, глаза выкатились из орбит. На груди повешенного картонная табличка. На ней красными чернилами написано корявым почерком: «Я, Отто Мейер, проявил трусость и побоялся воевать за свою жену и детей. Вот поэтому я вишу здесь. Я — трусливая свинья». Чувствую, что меня сейчас стошнит. Хочу отвернуться в сторону, но не могу отвести глаза от этого жуткого зрелища. Люди из СА смеются, глядя на повешенного, тело которого медленно покачивается на ветру. Проходящий мимо гражданский, понизив голос, рассказывает нам, почему повесили этого солдата. Подобно нам, он вернулся домой смертельно усталый и обожженный боями с врагом, вырвавшись из окружения на окраине Берлина. Он был совсем молод. Жена упросила его остаться с ней. Он послушался, но соседи выдали его. Пришли эсэсовцы и убили солдата в присутствии жены и детей. Перед этим они в насмешку заставили его написать под их диктовку этот текст, прежде чем повесить. Петля, стягивавшая горло, скоро умертвила его. В это время жена солдата лежала без сознания. Эсэсовцы уехали, а дело доделали люди из СА. Несчастного солдата обрекли на смерть. Обрекли на смерть? Нет, убили!
Рядом с повешенным по-прежнему продолжается жизнь. Выражение лиц прохожих свидетельствует об унынии, вызванном бессмысленностью дальнейшей борьбы, и их страхе перед подручными агонизирующего режима. Потрясенные до глубины души, мы идем дальше.
Перед нами перекресток. Слева мы видим вход в станцию метро Белль-Аллианс-Платц. Оставляем у входа тачку и ждем отставших товарищей. Затем медленно, почти торжественно, спускаемся по лестнице под землю, желая продлить приятное ощущение от возвращения в Берлин.
Люди стеной стоят на платформах. Подъезжает поезд метрополитена. Входим в вагон. Двери закрываются, и начинается путешествие, ритм которого нам хорошо знаком. Вспыхивают огни туннеля, и станции мелькают одна за другой. Люди входят и заходят. Мы тоже выходим из вагона и идем длинным туннелем. Сейчас мы находимся под землей в самом центре города на пересечении Лейпцигер-штрассе и Фридрих-штрассе. Садимся на другой поезд, который проезжает через станцию Потсдамер Платц. Вскоре мы оказываемся на поверхности и едем по надземной ветке метрополитена. Видим руины домов и летящие вдалеке самолеты. В небо вздымаются клубы дыма и столбы пламени. Скоро мы снова ныряем под землю, и опять одна за другой мелькают станции.
В окна снова врывается дневной свет. Поезд останавливается в Рулебене. Тяжело, как старики, спускаемся по лестнице. Строимся перед входом в станцию и строем медленно идем по улице. Железнодорожная насыпь справа от нас, казармы — слева. На деревьях уже зеленая листва. Почки набухли и вот-вот распустятся. Перед входом в казармы стоит часовой. Сворачиваем налево и спустя какое-то время один за другим перешагиваем через порог казармы. Ворота закрываются за нами, дверные петли противно скрипят. Мы вернулись. На этот раз забег наперегонки со смертью мы выиграли.
Две недели миновало с тех пор, как мы прошли через эти же самые ворота. Этот срок кажется нам вечностью. Нас было 150 мальчиков-мужчин, с тревогой вглядывавшихся в будущее. Сегодня в казарму вернулось только пятьдесят восемь человек[70].
Глава VII. Оборона северного Шпандау
Мы проходим через ворота казарм во второй раз. Четыре недели нас это не так радовало, как теперь, но сегодня? Сегодня нам кажется, что это — оазис спокойствия и мирной жизни, пусть даже всего на несколько часов.
Проходим мимо зданий к плацу. Гражданские, бежавшие из тех частей города, где идут бои, стоят перед блоками казарм. Дети играют неподалеку. В это время солдаты отправляются сражаться с врагом. Мы слишком устали, совершенно измотаны тем, что пережили за последние две недели.
Выстраиваемся перед штабом батальона. Наши ряды сильно поредели. Нас осталось немного — пятьдесят восемь изможденных юных лиц. В одинаковых серых касках мы, объединенные общей усталостью, кажемся очень похожими. Таково лицо нашего поколения. Лейтенант возвращается и дает команду: «Разойдись!» Мы проходим мимо вещевых складов, расположенных возле восточного блока. Все здания битком набиты солдатами и беженцами-гражданскими, и поэтому нам приходится спать в конюшне[71].
Стоим перед входом в конюшню. Начинается дождь. Холодный ветер гуляет между корпусами казарм. Заходим внутрь. Нашим временным жилищем становится чердак. Бросаем на пол наши вещи и радуемся тому, что наконец обрели хотя бы какое-то пристанище. В крыше отсутствуют несколько плиток черепицы, и внутрь попадают капли дождя. Снимаем сапоги с натруженных ног, собираемся в кучу и пытаемся заснуть.
Холод не дает уснуть. Дрожа, ходим по комнате. Стараемся ступать осторожно, потому что подошвы ног у нас натерты и покрыты волдырями. Вскоре к нам заходит пара санитаров из лазарета и начинает обрабатывать наши многострадальные ноги. Они пытаются сделать это при помощи ножниц, игл, йода и мазей. Нам быстро срезают мозоли и быстро прижигают их йодом. Я сильно сомневаюсь, что от этого будет какой-то толк.
Разбредаемся и по отдельности ходим по казармам в поисках еды. Мы не ели весь день и хотим найти хотя бы что-нибудь. Из этой затеи ничего не получается. Беженцы, женщины и дети, так же, как и мы, бродят по казармам и просят у солдат еду. Их мужей и отцов одели в военную форму и бросили на защиту города. Зенитные орудия, которые стояли на учебном плацу, отправлены вместе с солдатами-зенитчиками оборонять городские улицы. Несколько венгров, оставшихся от почти полностью уничтоженных венгерских полков, сиротливо жмутся к стенам помещений. Ищу Виндхорста, надеясь узнать у него, дадут ли нам что-нибудь поесть.
Виндхорст оказывается в своей старой комнате. Он удивленно смотрит на меня. То, что нам посчастливилось вырваться из кольца окружения к югу от Берлина, кажется ему невероятным. По его мнению, нам крупно повезло. Он считает, что мы достаточно хлебнули за последние две недели и что нам больше не стоит участвовать в боях за Берлин. Спрашиваю его о том, какая сейчас сложилась обстановка, и он рисует такую ужасную картину, что я с трудом осознаю сказанное. Мы упорно пробирались сюда, шли днем и ночью, испытали тяготы и ужасы отступления и угодили в еще больший хаос. И при этом мы не знаем, удастся ли нам на этот раз избежать всего этого ужаса.
