Владимир Ленчевский - 80 дней в огне
— Пойдемте, где Чапаев ходил, только скорее.
Я толком не понял, при чем здесь Чапаев, но двинулся за мальчиком, круто забирая влево по дну небольшого овражка.
— А ну-ка теперь посмотрите вон на тот холмик, — шепнул мой маленький руководитель.
Я повторил маневр с каской, но на этот раз по ней не стреляли. Тогда я осторожно высунулся. Метрах в двадцати перед нами высилась глухая стена полуразрушенного каменного домика. Справа из окна торчал ствол автомата. Аргунский выпустил две короткие очереди по автомату. Из дома ответили. Вдруг из-за стены выскочила женщина и, путаясь в юбках, бросилась наутек.
— Да стреляй же, ведь фриц бежит! — не вытерпел мальчуган.
Я выпустил длинную очередь по бегущему. Тот нелепо взмахнул руками и упал. Вторая «дама», выскочившая из окна, подняла руки. «Дама» дала ценные показания… «Она» оказалась переодетым немецким офицером.
— Молодец! Ты поступил как настоящий пионер, — похвалил Аргунский мальчугана и спросил: — А зачем ты разыграл спектакль с оханьем и криками?
Мальчик сначала плутовато усмехнулся, а потом спокойно:
— А это у меня военная хитрость. Боялся — мимо пройдете и не поверите.
И, нахмурившись:
— И вас обязательно убили бы. Если бы остановились, когда меня увидели, тоже убили бы. Нужно, значит, заманить к себе в «гнездо».
— Ладно, а что же это за тропинка, по которой ты нас водил?
Мы внимательно посмотрели на мальчонку. Тот уже успокоился. Непринужденно шагал рядом с нами, не замечая пролетавших над головами снарядов и мин.
— Да тут раньше, до войны, с ребятами в «Чапаева» играли. По тропке я самого Чапаева к Уралу от беляков уводил. Тишка Лебедев его играл. Ох и отстреливались же мы тогда с Василь Иванычем… Я его даже на себе выносил, — с гордостью произнес он, — потому и тропка «Чапаевская».
Приказом по армии пионеру Михаилу Рязанову была вынесена благодарность. Сам командующий, генерал Чуйков, крепко пожал ему руку.
Знакомство с Женей Середой произошло при иных обстоятельствах. Однажды вечером в дверь моего блиндажа постучали, тихо, нерешительно. Я сидел над картой, детально изучая оборону противника, и, не оборачиваясь, бросил через плечо:
— Войдите!
Дверь открылась. В блиндаж ворвалась струя холодного воздуха, взметнулось пламя гильзы. По стенам заплясали причудливые тени. Однако привычного рапорта или доклада не последовало. Я слышал только за спиной взволнованное прерывистое дыхание. Обернувшись, я увидел необычно маленькую фигурку, неподвижно застывшую возле самого входа в блиндаж. Видимо перехватив мой взгляд, фигурка осмелела, сделала шаг вперед и вдруг заговорила срывающимся от волнения голосом.
— Товарищ капитан, разрешите доложить, — посетитель запнулся, умолк на несколько секунд, вероятно припоминая непривычную для него воинскую формулировку, и закончил на еще более высокой ноте: — Евгений Середа явился для предъявления своих документов.
Каюсь, рассматривая посетителя, я сам смутился. На войне гражданские своим непривычным видом вызывали изумление. А этот очень маленького роста юноша был одет в старый пиджак и имел совершенно мирный вид. Чувствовалось, что он был немного обескуражен наступившим молчанием. Прождав несколько минут, странный посетитель, видимо решив произвести на меня впечатление своим бравым видом, расправил плечи, пружинисто выпятил грудь, затем, не совсем удачно подражая кому-то, залихватски тряхнул своим красноватого цвета чубом и, широко открыв глаза, замер в ожидании.
— Голубчик, говори по-человечески, — попросил я его.
Весь напускной шик слетел с моего гостя. Он взволнованно несколько раз свернул и развернул бумагу, которую держал в руках, и произнес уже совсем тихо:
— Простите, если помешал… Больше не буду.
От услышанного на меня так и повеяло школой, детством и бесхитростными ребячьими шалостями. Захотелось обнять за плечи паренька и заговорить с ним хорошо, по душам.
— Ну, показывайте, что у вас там?
Он протянул мне небольшой листик бумаги, исписанный до половины крупным ученическим почерком. Буквы с косым наклоном, со старательным нажимом. На верхней строке особенно четко и старательно выведено: «Автобиография Евгения Середы». Далее следовало несколько строк, повествующих о том, когда родился и где учился. Желая растянуть слишком короткое жизнеописание, автор в конце одну строку оставил свободной, на следующей же написал: «Такова автобиография Евгения Середы». Затем-опять через строчку следовали старательно выведенные подпись и дата. Я недоуменно повертел в руках «документ» и спросил:
— Так что же вам от меня нужно?
Паренек вытер тыльной стороной ладони выступивший капельками на лбу пот и ответил:
— Ничего. Просто я хочу в разведчики, — и совсем простодушно, по-детски: — Примете?
На подобное предложение следовало ответить подобающе, и я сказал:
— Вам, молодой человек, учиться бы надо, а не в армии служить.
Он немного обиделся и возразил:
— Лет мне шестнадцать с половиной, только вот ростом не вышел, а воевать надо — родителей-то фашисты убили.
Довод веский. Каждый имеет право мстить врагу. Но…
— Но поймите, дорогой, лет-то вам мало, — не совсем твердым голосом сказал я.
— Меня сам полковник послал. А в гражданскую войну, жаль, что вы не знаете, там мальчишек брали. У Чапаева, у Щорса. Я же сам читал.
— Ишь ты, какой большой и грамотный. А ну-ка подойди сюда.
Женя уверенно шагнул к столу.
— Покажи, где мы тут, — я указал на карту, разостланную на столе, в полной уверенности, что хоть так удастся отвадить гостя.
Женя посмотрел и ткнул пальцем:
— Здесь.
— Не здесь, а тут, — поправил я.
— И я показывал на правый, а не на левый берег, — поспешил исправиться Женя.
При этих словах я не смог удержать улыбку.
— Ну садись, Евгений Середа. Рассказывай, что с тобой приключилось, — пригласил я его.
Паренек уселся на кончик табуретки. Глядя на пламя самодельной лампы, он, словно собираясь с мыслями, с минуту молчал. Его живые блестящие глаза сразу стали задумчивыми и не по-детски серьезными.
…И отца и мать убили, — начал он, точно выжимая из себя эти тяжелые слова, — что делать? Направился к Волге. Все сюда тянулись. Родился-то здесь. Каждый переулок знаю. Только в развалинах однажды заблудился. Улиц не видать, сами знаете. Камни одни. И домов нет. И вдруг смотрю, левее завода — я уже был на нашей стороне — дом небольшой, не совсем разбитый. Захожу. А там прямо передо мной зеркало. Большущее. До потолка. И как оно только не разбилось? Стены-то попадали ведь. А в зеркале я. Сам себя не узнал. Должно быть, потому, что не умывался я долго. Черный, чумазый, аж страшно самому. А уши белые. Посмотрел я на свой пиджак, а там лохмотки одни, даже стыдно. Мать всегда чисто одевала, — он глубоко и горестно вздохнул и продолжал свой обрывочный рассказ. — Я его там и оставил, пиджак-то. А потом… У меня в ушах зазвенело. Есть хотел, а тут сразу расхотел. А во рту будто сахар… — Женя помолчал немного и закончил, растягивая слова, очевидно восстанавливая забытое: — И уже не помню, что дальше было. Спать захотелось здорово. Дома и то так не хотел никогда. А проснулся, смотрю, кругом наши.
