Франсуа де Жоффр - Нормандия — Неман
В наушниках по-прежнему спокойно звучит голос Лефевра:
— Де Жоффр, иду на посадку… Я весь в бензине…
Я вижу, как он выпускает шасси и посадочные щитки. Кружась над аэродромом, продолжаю наблюдать. Он приближается к земле, приземляется и начинает даже рулить.
Я отчетливо вижу, как он открывает фонарь кабины. Он, должно быть, задыхается от паров бензина. И в ту секунду, когда я хочу закричать: «Он спасен!» — огромное пламя вырывается из кабины. Пылающий как факел Лефевр выпрыгивает на землю. Я вижу, как он катается по траве, чтобы сбить огненные языки, лижущие его одежду. Солдаты и механики бросаются к нему на помощь. Они сжимают Лефевра в объятиях и своими телами закрывают его так, что огонь появляется на одежде спасающих. В ста метрах от них вместо самолета — костер, в котором рвутся снаряды и патроны.
Я приземляюсь. Лефевра на носилках несут в санчасть. Его лицо почернело от копоти, но не повреждено. Одежда летчика сгорела, почти дотла. Особенно серьезно, кажется, пострадали ноги. Он замечает меня. Его ресницы опускаются и вновь приподнимаются. Он улыбается, он совсем непохож на страдающего человека.
Лебединский, наш врач, не может сказать ничего определенного:
— Необходимо установить размеры и степень ожогов.
Глаза врача избегают наших встревоженных взглядов.
— Кроме того, — продолжает он, — не менее опасна закупорка почек.
В, три часа беднягу Лефевра увезли в московский военный госпиталь в Сокольниках. А через несколько дней на глазах у капитана Дельфино, который не оставлял его до последней минуты, Лефевр умер. Посмертно ему было присвоено звание Героя Советского Союза. Похоронили Лефевра у основания памятника французским солдатам, погибшим в кампании 1812 года, — огромной гранитной пирамиды, окруженной барьером из стволов орудий, скрепленных цепями.
В Дубровке траур ложится на всех страшной тяжестью. Но жизнь идет своим чередом. Лефевра заменяет капитан Матрас, принявший командование третьей эскадрильей. Я остаюсь его напарником. Боевые вылеты продолжаются.
С самого рассвета до десяти часов вечера мы не имеем ни одной свободной минуты. И нас особенно раздражает то, что наша изнурительная работа дает пока мало результатов. Один только Бертран 1 июня подбивает Юнкерс-88, которому удается, однако, уйти. Это еще не победа.
Наконец, первое приключение со мной. 5 июня около пяти часов дня я вылетел с Матрасом на «свободную охоту». Мы кружим над Витебском. Неожиданно, когда мы уже возвращались на свой аэродром, приходит в действие зенитная артиллерия. Множество огненных шаров и стрел отделяются от земли, направляясь к нашим самолетам. Я отчетливо вижу, как поднимаются в воздух несколько «юнкерсов». Угрожающие облачка разрывов зенитных снарядов начинают окружать мою машину. Они, кажется, предназначены специально для меня. К тому же Матраса не видно.
Я лечу на огромной скорости, и вдруг сильный удар потрясает мой «як». Задрожал весь самолет. Задрожал, впрочем, и я сам. В голове лихорадочно завертелись мысли: «Меня зацепило… Видимо, не очень серьезно… Самолет подчиняется управлению… Скорость не уменьшилась… А температура воды в радиаторе?.. Она поднимается… 130, 140 градусов… Дым… Он начинает проникать в кабину… Наверное, снаряд угодил в радиатор… Может быть, я еще сумею спасти самолет… Надо держаться до конца… Нечего и думать о том, чтобы дотянуть до Дубровки… Это слишком далеко…»
Дым становится все более густым. Усиливается запах гари. Приближается земля. Я вижу речку, которая вьется среди вспаханного поля. Задаю себе вопрос:
«Где же я нахожусь, над дружественной землей или над территорией, занятой немцами?»
Но этот вопрос ни к чему. Мотор начинает давать перебои, и земля так близко, что медлить невозможно. Надо садиться на первое попавшееся поле. Скорость — свыше 200 километров в час, и на этой скорости мой «як», не выпуская шасси[22], касается земли. Скачок… Еще скачок… Всеми силами упираюсь в сиденье. Только бы выдержали ремни! Если они лопнут, я врежусь лицом в приборную доску. Они выдерживают! Я сохраню свой изящный профиль!..
Самолет останавливается. Наконец-то! Я вытираю потный лоб и, приподняв голову, вижу группу солдат, появившихся на опушке леса. Русские?.. Немцы?.. Сильно стучит сердце! Ура! Это русские, они бегут со всех ног в клубах пара от моего самолета.
— Французский летчик!.. «Нормандия», полк!.. 303-я Смоленская дивизия… — неуверенно бормочу я, но этого достаточно.
И толпа, в которой перемешались мужчины и женщины, начинает смеяться, аплодировать. Меня проводят в палаточный городок. Это полевой хирургический госпиталь Красного Креста, расположенный в нескольких километрах от фронта. Я в центре всеобщего внимания. Каждый хочет поговорить со мной. Испробованы все языки, включая даже язык глухонемых. Результаты далеко не блестящие. Я никогда не был полиглотом, но сегодня, видимо, совершенно одурел и соображаю хуже, чем обычно. Врач-майор вынужден отказаться от дальнейших попыток вести разговор. Он ограничивается тем, что характерным жестом приглашает меня к столу, на котором меня ждал обильный обед.
Вечером меня отводят в палатку, в которой живут двое женщин-военврачей. Они пытаются завязать беседу, но им приходится очень быстро от этого отказаться. Впрочем, у меня нет никакого желания разговаривать. Кругом стоны раненых и умирающих. Мой разбитый «як» не выходит из головы. В эскадрилье, наверное, ломают себе голову, думая о том, что же произошло со мной, думают о зенитках, их убийственном огне.
Нужно ли говорить о том, что я всю ночь не сомкнул глаз. Рано утром в расположение госпиталя прибыла легковая машина. Из нее вышел стройный полковник в безупречной форме. На голове фуражка с зеленым околышем, что означает принадлежность к войскам НКВД. Он направился ко мне и по-военному отдал честь. Я кое-как объяснил ему, что со мной случилось, откуда я прибыл, в какой части служу. При словах «полк «Нормандия» он улыбнулся. Я протянул ему свое военное удостоверение, похожее на удостоверение советского офицера. Он крепко, даже слишком крепко, пожал мне руку:
— Хорошо, товарищ французский летчик. Вы мой гость, поехали ко мне.
Он подвел меня к своей машине и пригласил занять место в ней.
И вот мы катим по дороге, которая в отдельных местах, там, где почва особенно заболочена, покрыта деревянным настилом. Местность вокруг удивительно красивая. За изгородью видно море цветов, зеленые кусты и рощицы, извивается речка. Наконец, мы прибыли в расположение пограничного полка. После проверки документов в штабе меня представляют личному составу подразделения. Позади офицеров — неподвижный строй солдат. В своей строгой военной форме они напоминают изваяния из гранита. Меня проводят в подземное укрытие, где двое вооруженных солдат круглосуточно охраняют полковое знамя.
