Николай Кузнецов - Накануне
Не дожидаясь доклада механика, приказал поставить телеграфы на «самый малый ход вперед» и передал по телефону о крайней необходимости дать ход немедленно. А доклады с кормы поступали один тревожнее другого: «Расстояние до стенки тридцать метров… двадцать пять метров… двадцать…»
Очевидно, прошло всего несколько секунд, прежде чем закрутилась первая машина, но это время мне до сих пор кажется бесконечно долгим. С кормы успело прийти еще одно, самое тревожное сообщение: «До берега — десять метров».
Наконец штурман доложил о движении корабля, да я уже и сам видел это по береговым огням.
Выбрали якорь, крейсер двинулся вперед. Я подумал было выйти из гавани, но затем решил, что теперь мы и здесь можем занять безопасное место. Да и машины в полной готовности. В течение ночи мне не раз пришлось пожалеть об этом.
Ветер доходил до восьми-девяти баллов. Крейсер стал на оба якоря, оставив за кормой не менее ста метров чистой воды. Казалось, нам ничто не угрожает. Два или три часа обстановка действительно не менялась. Я сидел в штурманской рубке в кресле возле открытой двери, чтобы лучше чувствовать обстановку в гавани. Беспрестанно хлещущий дождь отгонял сон. Якоря прочно держали корабль.
— Товарищ командир, — услышал я в середине ночи голос штурмана А. Ф. Шахова, — корабль почему-то разворачивает, хотя пеленг остается почти неизменным.
Моментально выскочил на мостик. Огни пассажирского причала горели уже не слева от корабля, как надо было, а прямо по носу, смещаясь в правую сторону. Ветер дул теперь не с носа, а с правой стороны; волны с шумом ударялись о борт. Крейсер занимал самое невыгодное положение — лагом к ветру. Тут уж и два якоря не помогли бы… Корабль могло развернуть еще больше и затем выбросить на мол.
Приказал дать ход машинам. Стал наблюдать за оборотами по тахометрам. Правые машины работали назад, левые вперед. Это должно было повернуть крейсер и поставить носом против ветра, но он продолжал катиться под ветер. Береговые огни упорно передвигались слева направо, якорная цепь натягивалась все сильнее.
Машины уже работали не малым ходом, а средним, но положение не менялось. Вместо нужного поворота корабль двигался то вперед, то назад и по-прежнему приближался к берегу. Я пошел на крайнюю меру— приказал дать на короткое время полный ход левым машинам. В гавани делать это нежелательно: грязь, поднятая винтами, может поступить внутрь корабля и засорить холодильники. Но иного выбора не было.
Прошло несколько томительных минут. Наконец положение корабля восстановили, Он развернулся носом против ветра.
А ветер продолжал менять свое направление, и до утра приходилось еще не раз пускать машины. Правда, теперь я мог ограничиться самым малым ходом.
До рассвета оставался на мостике. День занялся тусклый, тяжелые тучи скрывали солнце, все еще пронзительно свистел в снастях ветер. Мы узнали, что шторм причинил немало неприятностей на берегу: оборвал линию связи с Сочи, сильный ливень размыл железнодорожный путь. В июле на Черном коре такие штормы — явление необычное. И надо же было ему застать нас, как в мышеловке, в тесной, маленькой гавани Туапсе!
Вечером к причалу подъехали машины. Из них вышли Г. К. Орджоникидзе, его супруга Зинаида Гавриловна, Нарком здравоохранения Каминский и два врача.
Оказалось, что Григорий Константинович, перенесший тяжелую операцию, нуждался в перемене места отдыха. Врачи считали, что в Крыму ему будет лучше, чем на Кавказе. Командование решило воспользоваться походом нашего крейсера, чтобы обеспечить больному спокойное путешествие.
Приняв гостей на борт, мы тотчас же снялись с якоря и взяли курс на Ялту. Вскоре исчезли огни Кавказского побережья. Слабый ветер дул нам в корму. На золотистой лунной дорожке едва заметно пробегали белые барашки.
У каждого командира есть свое излюбленное место на мостике. Я обычно устраивался в высоком кресле, откуда легко было наблюдать за горизонтом и в то же время присматривать за тем, что делалось в ходовой рубке.
Только поудобнее расположился, как появился дежурный по кораблю, старший минер А. И. Малов.
— Вас требует к себе товарищ Орджоникидзе!
Так дежурный перевел на уставной язык приглашение поужинать, которое просил передать Григорий Константинович.
Обстановка за столом была непринужденной. О делах разговаривали мало, видимо, сказывалось присутствие врачей, ограждавших покой Серго. Сам он говорил оживленно и весело, приветливо обращаясь ко всем присутствующим.
Услышав, что я отказываюсь от бокала «Цинандали», шутливо заметил:
— Ворошилова боитесь?
В те годы, помнится, таких легких напитков, как «Цинандали», я не признавал. Но у меня правило: никогда не употреблять спиртного на корабле.
А в тот вечер было одно желание: лучше запомнить все, что говорил Серго. «Кто знает, будет ли еще случай встретиться с ним?» — думал я, смотря на его оживленное лицо. И действительно, после видеть Г. К. Орджоникидзе мне уже не довелось.
Г. К. Орджоникидзе много рассказывал о Кавказе и Крыме, вспоминал события, происходившие там во время гражданской войны. Когда зашла речь о его встречах и совместной работе с Владимиром Ильичем Лениным, голос Серго зазвучал особенно тепло и задушевно, чувствовалось, что эти воспоминания для него очень дороги, волнуют и многие годы спустя.
— А вы Ленина видели? Пожалуй, что нет…— задумчиво проговорил он, глядя на меня.
В памяти моей возникла картина похорон Владимира Ильича, в сердце ожило все, что мы испытали в те дни. Я не решился рассказывать об этом Серго, помня о его болезни, не хотел будить тяжелых воспоминаний.
После ужина вышли на верхнюю палубу и уселись в плетеных креслах.
Высокий, крепко сложенный Серго с годами несколько располнел. Перенесенная болезнь оставила следы на его лице. Оно казалось утомленным. Но во всем облике Серго чувствовалась огромная душевная сила и энергия. Горячие добрые глаза смотрели на собеседника молодо, с живым интересом. Разве можно было предполагать, что через полтора года жизнь этого сильного и обаятельного человека оборвется так внезапно и трагически?
На палубе разговор начался с крейсера, на котором мы находились. Серго интересовался мореходными качествами корабля, его боевой мощью:
— Когда был заложен крейсер? Какова степень его пригодности для современной войны? В чем он устарел?
Сперва мне казалось, что эти вопросы задаются скорее из вежливости. Я отвечал общими словами, но вскоре заметил, что мои ответы не удовлетворяют Серго. Он переспрашивал, уточняя число пушек, максимальную скорость…
