Эрнст Вайцзеккер - Посол Третьего рейха. Воспоминания немецкого дипломата. 1932–1945
Меня удивило, что Гинденбург лично способствовал утверждению национал-социалистической диктатуры. В декабре 1932 года, направляясь из Женевы в Осло мимо Боденского озера и затем через Берлин, я изменил своей привычке покупать Vцlkisher Beobacter (газета НСДАП. – Ред.) ради получения представления о ситуации. Я больше не верил в победу нацистов, ибо в то время они только что (в ноябре) потерпели поражение на выборах, потеряв часть голосов.
Мне рассказывали, что однажды, когда при Гинденбурге упомянули имя Гитлера в качестве возможного канцлера, он ответил: «Гитлер – канцлер? Как главный почтмейстер, он может лизать меня сзади, как это делают перед наклеиванием марок».
Находясь за границей, я явно занизил темпы роста национал-социалистического движения и не сумел точно представить его цели. Впрочем, в то время никто не смог бы получить истинное представление об их намерениях. Сам же я судил о партии на основании знакомства с несколькими ведущими ее членами, с которыми мне доводилось встречаться в Женеве и чья наивность в вопросах внешней политики казалось просто обескураживающей. Никто не относился к ним серьезно.
Однажды, 31 января 1933 года, я вынужден был довести до сведения моих коллег, находившихся в Осло, что я буду выполнять инструкции, поступающие из Берлина, до тех пор, пока они не расходятся с моими принципами. Но новое правительство имело полное право (а возможно, и должно было это делать) набирать представителей государства, работавших за рубежом, из своих рядов. И поскольку я не происходил из партийных выдвиженцев, меня бы вовсе не удивило, если бы меня отозвали.
В обязанности иностранной службы входили посреднические функции, а это означало, что если ее зарубежный представитель действует успешно, то он приобретает доверие обеих сторон, своего собственного правительства и той страны, в которой аккредитован. Поскольку и Нейрат, и особенно Бюлов в течение длительного времени находились во главе министерства иностранных дел, я мог утверждать, что пользовался доверием собственной страны.
Однако даже в Осло вскоре заметили, что появились разногласия между теми, кто оказался ответственным за проведение нашей внешней политики, и теми, кто ее фактически проводил. В работу министерства постоянно вмешивались неквалифицированные представители партии. В самые первые дни существования нового режима Геринг отправил в Newspaper for Commerce and Shipping, выходившую в Гетеборге, угрожающую телеграмму, которую вся Скандинавия сочла нелепой. Так в Норвегии появились первые ласточки нацистской пропаганды.
В то время норвежцы относились к новому движению в Германии достаточно сдержанно. Король с удовольствием говорил мне, что в его стране с приблизительно 3 миллионами жителей ему не доводилось править жестко, применяя диктаторские методы. Но если бы население превышало вышеприведенную цифру в двадцать пять раз, он бы ощущал беспокойство и неуверенность. Другие пророчествовали, что Германия находилась в ужасном застое. Немецкая колония заняла выжидательную позицию. В течение тех шести месяцев, что я оставался в Осло, нацистская партия предприняла всего лишь несколько начинаний.
Во время кратковременной поездки в Германию 1 апреля мне довелось увидеть в Альтоне (центр Гамбурга) разбитые витрины еврейских магазинов, пострадавших во время «хрустальной ночи». И в Берлине я чувствовал, что находившаяся теперь у власти партия состоит не из пустословов и демагогов, но из опасных революционеров, тех людей, что были способны выполнить свои угрозы. Больше не нужно было имитировать итальянский фашизм с его комически шаржированной брутальностью, наступила пора активных революционных преобразований. Мне даже казалось, что больше всего происходящее приближалось к коммунистическим методикам.
Первыми жертвами нацистов стали неарийцы. Представителям еврейской интеллигенции до 1933 года разрешалось продолжать пользоваться теми большими преимуществами, которые они получили во времена Веймарской республики. Сейчас все видели, что им угрожает реальная опасность. Антисемитизм на самом деле не относился к особенностям, свойственным немцам (после событий 1918 – 1922 годов, когда в Германии попытались раздуть «пожар мировой революции», после трудных послевоенных лет и кризиса 1929 – 1933 годов (когда все и каждый показали свое истинное лицо) менталитет немцев в этом отношении круто изменился, на чем и сыграл Гитлер. – Ред.), но теперь он превратился в оружие революционной пропаганды, как бы он ни нравился среднему классу и государственным чиновникам.
1 мая, в новый официальный немецкий праздник, заимствованный у международных левых партий, повсюду, даже в моем ведомстве, происходили инциденты с флагами. В соответствии с инструкциями из Берлина нам следовало поднять флаг со свастикой вместе с черно-бело-красным флагом рейха. В немецком консульстве в Кристиансанне группа социалистов, промаршировавшая мимо него 1 мая, сорвала флаг со свастикой, а затем бросила его в море. К счастью, мне самому удалось быстро погасить конфликт благодаря пониманию, проявленному со стороны министра иностранных дел, еще до того, как Берлин сумел послать мне более суровые распоряжения.
Всем иностранным государствам приходилось обращать внимание на то, что происходит в Германии. Переговоры по разоружению снова явно замедлились. Во время поездки, совершенной мной вместе с моей женой в первой половине мая в Олесунн и Молде и обратно через прекрасный Румсдалс-фьорд, меня не оставляло чувство беспокойства, поскольку я видел, что политический курс нацистов вел к новой войне.
Вскоре, без всяких явных причин, мне пришлось задать себе в Норвегии вопрос, справедливо ли продолжать мою деятельность в правительстве. Если я оставался на службе, то обязательно стал бы уступать новому образу мышления и начал говорить иначе. Дома мне удавалось этого избегать. Противореча давно сложившемуся обычаю, мне пришлось объяснять в своих сообщениях в Берлин мои собственные шаги. То есть писать для новичков в политике (вместо того, чтобы просто сообщать о получаемых мною сведениях в министерстве иностранных дел Норвегии).
С другой стороны, мне казалось необходимым дать новым немецким властям урок – не преподносить сказанное иностранным государствам в той грубой форме, что была им свойственна, вызывая совершенно недвусмысленную реакцию. Обычно мне приходилось принимать на себя функции буфера.
Находясь в Норвегии, было трудно выяснить, кто в Германии был главным советником по вопросам внешней политики. Фон Нейрат оставался на своем посту в должности министра иностранных дел вплоть до 30 января 1933 года. Именно он пытался как можно дольше сохранить в нашем министерстве прежнюю расстановку кадров, но в начале апреля все же был вынужден предложить мне занять должность статс-секретаря, поскольку фон Бюлов чувствовал себя не очень хорошо.
