Александр Васькин - Москва про Романовых. К 400-летию царской династии Романовых
О ком это написано? Возможно, о Пушкине, действительно главном вдохновителе общественного мнения. Свое отношение к Николаю после встречи с ним поэт выразил в известнейшем стихотворении «Стансы», опубликованном в январе 1828 года в «Московском вестнике»:
В надежде славы и добра
Гляжу вперед я без боязни:
Начало славных дней Петра
Мрачили мятежи и казни.
Но правдой он привлек сердца,
Но нравы укротил наукой,
И был от буйного стрельца
Пред ним отличен Долгорукой.
Самодержавною рукой
Он смело сеял просвещенье,
Не презирал страны родной:
Он знал ее предназначенье.
То академик, то герой,
То мореплаватель, то плотник,
Он всеобъемлющей душой
На троне вечный был работник.
Семейным сходством будь же горд;
Во всем будь пращуру подобен:
Как он, неутомим и тверд,
И памятью, как он, незлобен.
После встречи с государем поэт был настолько воодушевлен, что позволил себе сравнить Николая Павловича с Петром Великим, что вызвало некоторое охлаждение со стороны московских литераторов и признательность со стороны Двора. Другой великий поэт и уроженец Москвы – Лермонтов – не мог не прочитать это стихотворение, подивившись историческому оптимизму Пушкина. В дальнейшем ряд исследователей творчества Лермонтова допускали, что он даже по-своему ответил Пушкину следующим стихотворением:
О, полно извинять разврат!
Ужель злодеям щит порфира?
Пусть их глупцы боготворят,
Пусть им звучит другая лира,
Но ты остановись, певец,
Златой венец – не твой венец.
Изгнаньем из страны родной
Хвались повсюду, как свободой.
Высокой мыслью и душой
Ты рано одарен природой;
Ты видел зло, и перед злом
Ты гордым не поник челом.
Ты пел о вольности, когда
Тиран гремел, грозили казни.
Боясь лишь вечного суда
И чуждый на земле боязни,
Ты пел, и в этом есть краю
Один, кто понял песнь твою.
Эти строки, написанные в 1830–1831 годах, являют собою явный укор их адресату, иллюстрирующий осуждение всякого компромисса с властью.
Продолжим листать отчет. Про Чиновников написано совсем немного: «Это сословие, пожалуй, является наиболее развращенным морально. Среди них редко встречаются порядочные люди». Ну что же, отметим мы, отчет действительно отражал реальность. Но все же: чиновники не опасны, потому как развращены они не политически, а лишь морально.
Наконец, Армия. Тут тоже волноваться нечего: «Она вполне спокойна и прекрасно настроена».
Крепостные: «Среди крестьян циркулирует несколько пророчеств и предсказаний: они ждут своего освободителя, как евреи Мессию. Так как из этого сословия мы вербуем своих солдат, оно, пожалуй, заслуживает особого внимания со стороны правительства».
Духовенство: «Государство не может рассчитывать в своих видах на духовенство до тех пор, пока оно не даст ему обеспеченного существования. Духовенство вообще управляется плохо и пропитано вредным духом. Священники в большинстве случаев разносят неблагоприятные известия и распространяют среди народа идеи свободы. Хорошие священники – большая редкость».
Что же мы видим? Из всех охарактеризованных Третьим отделением групп населения лишь дворянская молодежь Москвы наделена просто-таки демоническими чертами. Она – главная опасность для существования монархии Романовых. И это после казни пяти декабристов! Царю явно стоило глубоко задуматься, как избежать нового подобного восстания.
Так Москва стала главным объектом наведения порядка, который Николай I полагал единственной формой существования. В Петербурге – столице империи – император уже построил всех во фронт и в прямом, и в переносном смысле: «Общественное настроение никогда еще не было так хорошо, как в настоящее время <…> нравственная сила правительства так велика, что ничто не может противустоять ей. Это до такой степени справедливо, что если бы злонамеренные вздумали теперь явиться в роли непризнанных пророков, то были бы жестоко освистаны»[68].
Начитавшись отчетов своей канцелярии, Николай решил своими глазами посмотреть, каким образом вызревает в старой русской столице эта самая «гангренозная часть империи». Начал он с Благородного пансиона при Московском университете, что находился тогда на Тверской (на месте нынешнего Центрального телеграфа).
Возникновение пансиона неразрывно связано с историей Московского императорского университета. Его и создали в том же году – 1755-м. Правда, сперва это была университетская гимназия, готовившая студентов к поступлению в первое в России высшее учебное заведение. В «Проекте об учреждении Московского университета» говорилось: «В обеих гимназиях учредить по четыре школы, в каждой по три класса. Первая школа российская, в ней обучать: в нижнем классе грамматике и чистоте штиля, в среднем – стихотворства, в вышнем – оратории.
Вторая школа латинская, в ней обучать: в нижнем классе первые основания латинского языка, вокабулы и разговоры, в среднем толковать нетрудных латинских авторов и обучать переводам с латинского на российский и с российского на латинский язык, в верхнем толковать высоких авторов и обучать сочинениям в прозе и в стихах. Третья школа первых оснований наук: в нижнем классе обучать арифметике, в среднем геометрии и географии, в вышнем сокращенную философию. Четвёртая школа знатнейших европейских языков.
В двух нижних классах обучать первые основания и разговоры с вокабулами немецкого и французского языков, в двух верхних классах обучать чистоте стиля помянутых языков»[69].
Михаил Васильевич Ломоносов, всю душу свою вложивший в дело создания университета, так писал в 1754 году И.И. Шувалову о гимназии: «При университете необходимо должна быть гимназия, без которой университет как пашня без семян».
Только вот «семена» эти должны были взращиваться порознь друг от друга: отдельно дворяне и отдельно разночинцы. Кроме поступления в университет, гимназия готовила и будущих чиновников для государственной службы.
Гимназия несла в себе не только учебную, но и воспитательную функцию, и это одно из тех свойств, что роднило ее с будущим Царскосельским лицеем, основанным в 1811 году. Ученики жили в самой гимназии, сначала в здании главной аптеки на Красной площади, а потом в университетском корпусе на Моховой улице.
