Сергей Марков - Блудницы и диктаторы Габриеля Гарсия Маркеса. Неофициальная биография писателя
Но «У чёрной Эуфемии», где трудились девицы не менее чем из двух десятков стран Америки, Европы, Азии и Африки, находился почти на окраине города. За полтора песо в день Габо снимал четырёхметровую комнатушку в другом борделе, четырёхэтажном «Небоскрёбе», расположенном напротив редакции «Эль Эральдо». Хозяйкой дома терпимости была Каталина ла Гранде, но душой — Мария Энкарнасьон, в которой перемешались французская, испанская, итальянская, еврейская, негритянская, шведская и даже русская крови. «Блудница от Бога», как она выражалась, Мария давала Габриелю уроки французского. Многие черты мадам Матильды из Картахены, Каталины, Марии и чёрной Эуфемии, внучки раба из Африки, просматриваются в героинях Маркеса. (Возможно, читателю всё-таки покажется, что уделяется излишнее внимание притонам и борделям. Но без них «портрет художника в молодости» был бы неполным. И потом, как пояснила мне коммунистка-феминистка Минерва Мирабаль: «У нас в Латинской Америке относятся к домам терпимости терпимо, без паники. Ну, типа того, что иногда муж посещает тренажёрный зал. И тоже повод жене задуматься».)
По воскресеньям Мария исповедовалась, замаливала грехи, свои и девочек, и причащалась в церкви на западном берегу Магдалены, в которой священник мог слушать её исповеди часами, при этом интересуясь и пикантными профессиональными подробностями. Габриель подружился с Марией, она тоже ему многое рассказывала, а он читал ей свои сочинения. Она стала первой слушательницей рассказа «Глаза голубой собаки». И умело утешала Габо, когда он получал отказы в публикациях прозы.
Маркес жил на третьем этаже, окно комнаты выходило на улицу Реаль и заслонялось миндальным деревом. На террасе каждого этажа был общий душ, где мылись девицы и их клиенты. Перегородки между комнатками были фанерные, хорошо слышались не только страстные стоны, но и постельные разговоры жриц любви с мужчинами, порой весьма откровенные, что особенно ценил молодой писатель. Но чаще, по воспоминаниям самого Маркеса, «в этом так называемом „Нью-Йорке“ или „Empire State Building“ было тихо и спокойно, слышался лишь неясный шёпот, шелест занавесок и скрип металлических пружин кроватей… Окно выходило на солнечную сторону и когда крона миндального дерева не спасала, то казалось, что тебя поджаривают на сковородке… Этот отель-бордель служил пристанищем в основном для морских волков. Стены, украшенные колоннами из алебастра, позолоченная лепка орнамента, патио, украшенный фресками с языческими мотивами… Там было хорошо». К тому же Мария бесплатно стирала и гладила ему рубашки и брюки. Другая проститутка, Офелия, в прошлом секретарь-машинистка (усердно выполнявшая задания шефа, подкладывавшего её под нужных ему по бизнесу людей и в конце концов окончательно сменившая профессию) согласилась, тоже бесплатно, перепечатывать ему рукописи; в летний зной она сидела за машинкой голой, и клиенты, застав её за этим интеллектуальным занятием, повышали плату. Да и со всеми блудницами Маркес дружил. Они его кормили, поили, снабжали туалетными принадлежностями (порой он использовал их парфюм, а когда друзья и коллеги обращали на это внимание, усмехался многозначительной усмешкой мачо: мол, бурная была ночка). Он за это писал жрицам письма, пел валленато, болеро, романсы. А иногда с одной или несколькими проститутками Габо разъезжал в поисках клиентов по ночному городу на машине их знакомого таксиста Эль Моно (Обезьяны) Гуэрры. С той поры Маркес всегда говорил, что нет людей более здравомыслящих, чем таксисты.
Деньги тратились на книги, бары, кино, дансинги, бордели и не всегда удавалось заплатить за комнату. К нему поднимался огромный чернокожий портье-вышибала Дамасо Родригес и намекал, что оплату за проживание задерживать неэтично. Габриель вытаскивал из-под кровати потёртый кожаный чертёжный тубус, в котором держал газетные листы, исписанные текстом романа «Дом», и с пафосом восклицал: «Бумаги, которые ты видишь, друг Дамасо — самое дорогое, что у меня есть в жизни. И они стоят несравнимо больше жалких полутора песо. Забирай их пока, а завтра я принесу деньги, даю слово!» (Гарсия Маркес не мучился в поисках имён для своих героев, как это бывает у писателей, а брал из жизни. Многажды он использует имена своих друзей из Барранкильи. Героя рассказа «Наши не воруют» зовут Дамасо, рассказ так и начинается: «Домой Дамасо вернулся под утро».) «У него один глаз был стеклянный, и он всякий раз очень смущался при виде проституток, — рассказывал своему другу-биографу Мендосе Маркес. — Я с нежностью вспоминаю, как он аккуратно укладывал мои полтора песо в ящик конторки и передавал ключи от комнатки, стыдливо опустив глаза».
Первое время в Барранкилье Габриель жил с надеждой на Буэнос-Айрес, Байрес (как его называют аргентинцы), который был литературной Меккой испаноязычной Америки. Он засыпал и просыпался с мечтой о своей книге, закрывал глаза и видел её обложку, обонял сладостный запах типографской краски… И страшно переживал, когда получил резко отрицательный отзыв на рукопись «Палая листва» от президента аргентинского издательства «Лосада» Гильермо де Торре, который советовал «не трогать литературу, а заняться чем-нибудь другим, например, рубкой мяса». Казалось, литературная карьера закончилась, не начавшись: де Торре считался авторитетом в издательском мире, к тому же являлся зятем самого Борхеса.
— Да говнюк он, а не авторитет! — утешала постояльца Мария. — Карахо! Каброн, козёл вонючий! А ты настоящий писатель, чико, поверь! Но будь мужчиной!
Поддерживали и друзья — Альваро Сепеда Самудио, Херман Варгас, Алехандро Обрегон, Альфонсо Фуэнмайор.
— Не убивайся ты так, Габо! — говорил Альфонсо в мясной лавке, где они встретились как-то утром. — Это жизнь. Было бы странно и даже противоестественно, если бы сразу взяли и выпустили твою книгу, притом не где-нибудь, а в Байресе! А ты раскис, запил, не вылезаешь из постелей девиц «Небоскрёба», будь он неладен! Как баба, нюни распустил!
— Я — как баба?! — взвился Маркес. — Этот зятёк Борхеса советует заняться рубкой мяса!
Он вытащил из кармана письмо де Торре, разложил на пне, взял топор и на глазах у изумлённых, забрызганных кровью мясников изрубил на мелкие кусочки.
— Браво, Габо! — зааплодировал Фуэнмайор-младший. — Вот это поступок мужчины.
Но Маркесу понадобилось ещё немало времени, немало публикаций и положительных, порой восторженных откликов на них, чтобы вновь поверить в себя. Он публиковался почти ежедневно, набивая руку, «пристреливаясь». Он писал о вояже Эвы Перон по Европе, где она проявляла показушные, по мнению Маркеса, акты благотворительности (для чего порой совершала половые акты с миллионерами, о чём ещё расскажем): «Эва озолотила итальянский пролетариат — прямо как министерство финансов. Чем не хвастливая демагогия в международном масштабе?..» 29 июля 1950 года Маркес опубликовал очерк «Илья в Лондоне», в котором запанибратски, как о приятеле, рассказывал о визите советского писателя-пропагандиста Ильи Эренбурга в Лондон. Писал он и о неприемлемости франкизма — хотя Колумбия в то время вопреки ООН первой из стран Латинской Америки восстановила полноценные отношения с Испанией.
