Иван Стаднюк - Исповедь сталиниста
Сидел я над макетом очередного номера газеты. За соседним столом печатала чью-то статью машинистка Таня Курочкина, которую Поповкин "мобилизовал" в Воронеже, дав ее начальству "в обмен" четыре килограмма бумаги.
Зашла хозяйка дома, "оккупированного" нами под секретариат, Меня вдруг пронзила дерзкая мысль, и я с притворной сердитостью накинулся на пожилую женщину с упреками:
- Поверили мы вам, что бык, которого мы зарезали, отбился от немецкого стада, а теперь беда.
- Я говорила?! Ничего я не говорила! А какая беда?
- Разве не вы? - мы разговаривали с ней по-украински. - Кто же мне это говорил, дай Бог памяти? А теперь Поповкина ждет расстрел. Так требует приказ Сталина.
- Да вы что?! - ужаснулась хозяйка. - Застрелить человека за скотину? Да еще такого человека, как Евген Ефимович?
Таня Курочкина тоже окаменела за пишущей машинкой.
- Это правда? - спросила она почти шепотом.
- Правда, но пока секрет. Может, действительно подтвердится, что бык трофейный.
- Подтвердится непременно! - затараторила хозяйка, - Я вам и Евгену Ефимовичу сама говорила! Соседи говорили! Вся наша улица подтвердит! Разве можно убивать человека за скотину? Да тому быку всего три года! Я помню, как он родился!
- Ничего вы не помните! - Про себя я уже хохотал, подсчитывая в уме, какая разница в возрасте у быка и у Поповкина. Но разговор продолжил: - Бык из стада, которое немцы гнали за Днепр! Если люди подтвердят, то трибунал может решить по-другому.
Свои "карты" я раскрыл полностью...
- Подтвердят! Все подтвердим! - Женщина выбежала из хаты, и ее белый платок замаячил уже на улице. Заработал "сельский телеграф"...
Но я не знал, что за убой даже "трофейного" скота полагается строгое наказание, если мясо не оприходовано по весу у военных снабженцев, которые затем на какое-то время снимают обладателей "трофея" с положенного "мясного довольствия".
Редакция обычно получала продукты на складе административно-хозяйственной части штаба. Я тут же помчался к ее начальнику капитану Урывскому, с которым был хорошо знаком. Застал Урывского в расстроенных чувствах: его "терзали" работники особого отдела за то, что без их ведома взял на работу в офицерскую столовую трех девушек из числа репатриированных (освобожденных из немецкого плена и отправляемых в тыл). Как мог успокоил я Урывского, а потом рассказал об опасности, нависшей над Поповкиным.
- Чем же я могу помочь? - удивился он.
- Мясо убитого быка ты взвесил и снял редакцию с довольствия. Дай мне накладную, датированную задним числом.
- Но это же надо все последующие накладные переподшивать!
- Я готов сделать это сам. Главное - нужен документ, и человек будет спасен. Не собственной же корысти ради приказал он зарезать быка.
- Ладно, давай пожульничаем вместе. Тем более с мясом у меня плохо...
Вернулся я в редакцию с накладной в кармане и застал в секретариате следователя армейской прокуратуры. Он сидел за моим столом, а перед ним лежала папка с надписью: "Дело Е. Е. Поповкина". Хозяйка нашего дома и две ее соседки в один голос доказывали следователю, что они считали быка ничейным, что он съедал на сельских огородах свеклу. Вот и попросили Поповкина избавить их от такой напасти.
- А почему вы меня ни о чем не спрашиваете? - со спокойной нагловатостью обратился я к следователю. - Ёсе-таки майор Стаднюк здесь своего рода начальник штаба. Многие документы проходят через мои руки.
- Какие документы? - насторожился следователь.
- Да хотя бы об этом быке. Всё мы сделали по закону, - и положил перед ним накладную об оприходовании в АХЧ мяса и снятии редакции с мясного довольствия, кажется, на три месяца.
Следователь даже побледнел, когда понял, что "Дело Е. Е. Поповкина" лопнуло. А ведь о нем уже было донесено во фронтовую прокуратуру...
19
На второй день вернулся из Москвы Поповкин - довольный, сияющий, иронично настроенный: Главпур уже назначил его редактором газеты Отдельной Приморской армии, воевавшей на левом, самом южном крыле советско-германского фронта. Пришлось омрачить его настроение рассказом о происшедшем и готовить для предстоящего объяснения с начальством, которому он должен был представляться в связи со сдачей должности. Потом Евгений Ефимович с присущим ему чувством юмора рассказывал, как он, опираясь на нашу "тайную" версию, виртуозно врал полковнику Хвалею о том, что за счет "трофейного" быка снизил нехватку продовольствия в армейском штабе.
Устроили мы Поповкину прощальный обед, сфотографировались на память всей редакцией и типографией. Все было бы хорошо, да сманил Евгений Ефимович моего "адъютанта" Ваню Слипченко ехать с ним на юг. И будто лишил меня рук. Никакие мои уговоры не действовали: что мы освобождаем Украину от тех самых фашистов, которые столько пролили крови в родной Ванюше Ахтырке, что впереди нас ждет заграница. Не убедил: "Поеду с паном редактором". Прощаясь со своим "адъютантом", я пригрозил ему, что судьба накажет его за вероломство. И словно напророчил. По прибытии в Отдельную Приморскую армию, как узнал я потом из письма Поповкина, Ваня объелся "шипучки" содово-сахарных трофейных брикетов, которыми немцы подслащивали и газировали воду. Сжевав с десяток брикетиков, Ваня почувствовал странную жажду. Попив воды, и его тут же чуть не разорвало. Реакция была настолько мощной, что на Ване чуть не лопнул брючный ремень, а изо рта, ноздрей и еще откуда-то ударили струи пены. Эту ситуацию я использовал в романе "Война", переключив ее на нелюбимого мной майора Рукатова, а еще раньше - в юмористическом рассказе "Шипучка".
История с "трофейным" быком часто вспоминалась "мужественниками" после войны, при наших встречах в застольях. А однажды, это было в 1959 году, повидались мы с полковником Хвалеем. Я тогда, в связи со съемками по моему сценарию художественного фильма "Человек не сдается", проводил с семьей лето в Белоруссии, сняв дачу в Ждановичах на берегу Минского моря. Уйдя утречком в "море" на рыбалку, сидел я в лодке и ловил окуней. Помню, часов в двенадцать увидел подплывающую ко мне плоскодонку. На корме сидел мой одиннадцатилетний сынишка Юра, а на веслах - какой-то мужчина в белом парусиновом костюме. Когда подплыли ко мне, я чуть не лишился чувств: за веслами сидел Хвалей. Дело в том, что лет за пять до этого бывший заместитель Хвалея подполковник И. А. Рассказов, приехав из Риги в Москву и навестив меня, сказал, что Хвалей умер. Мы даже помянули его, выпив по рюмке не чокаясь. И вдруг - вот он!.. Какая могла быть дальше рыбалка?! Я снял лодку с якоря, приплыли мы в Ждановичи, зашли в наш дом. Тоня уже успела накрыть стол: ведь она тоже знала Хвалея по фронту.
Хвалей, живя в Минске, оказывается, услышал по белорусскому радио о съемках моего фильма, позвонил на киностудию, и ему объяснили, где меня можно разыскать. Начались, по обычаю, воспоминания, взаимная исповедь. И я возьми да и расскажи ему историю про быка так, как написал о ней выше. Хвалей смеялся, но сквозь слезы. Потом объяснил, что из-за Поповкина имел колоссальные неприятности от фронтового начальства. Шутка ли: чуть безвинно не расстреляли редактора армейской газеты, писателя (Поповкин в то время уже был автором повести "Большой разлив"). Что-то еще, как я чувствовал, сквозило в реакции Хвалея на мой рассказ, но он не стал больше ни о чем говорить.
