Чармиан Лондон - Жизнь Джека Лондона
Перед отъездом Джек вдруг почувствовал себя нездоровым, и мне пришлось посылать в Нью-Йорк телеграммы, чтобы отложили лекции. Джеку становилось все хуже, но он не соглашался позвать врача.
— Я не могу откладывать лекции, — твердил он, — это просто грипп. Я знаю симптомы и знаю все способы поправиться, которые находятся в моем распоряжении, лучше всякого доктора.
В конце концов я уступила и уселась у его изголовья, изредка взглядывая в окно на мелькавшие экипажи. Когда я поглядела на Джека, я увидела, что по его горячим от жара щекам текут крупные слезы.
— И подумать только, что я приехал в это проклятое место только для того, чтобы глядеть на эти экипажи, — стонал он.
Я была очень напугана и тщетно старалась его утешить. А ночью сама подверглась такому же приступу болезни, сопровождавшемуся той же чрезмерной чувствительностью, и мы с Джеком всю ночь проплакали в объятиях друг друга.
Впоследствии мы не могли без смеха вспоминать об этом припадке лихорадки «бу-ху».
Джек прибыл в Нью-Йорк измученным, еще плохо оправившимся от лихорадки, имея в своем распоряжении вдвое меньше времени на чтение лекций, чем было предположено. С первых же дней на нем, как обычно, тяжело отозвалась жизнь в большом городе.
— Здесь сплошное сумасшествие, — говорил он. — «К чему кому бы то ни было что-нибудь делать?» — вот моя постоянная мысль в Нью-Йорке. Когда меня бреют, я смотрю в лицо человека, держащего бритву, и удивляюсь, почему он не перережет мне горло. Я с удивлением смотрю на мальчика у подъемной машины в гостинице: почему он не пошлет все к черту и не даст машине разбиться вдребезги, просто так, для забавы.
Мы побывали в опере, ужинали в Революционном клубе, проводили время с знакомыми, но Джек все время был молчалив, сосредоточен и подавлен, как будто в нем совершенно угасла его обычная веселость.
— Чего можно ожидать от Нью-Йорка? — повторял он. — В Нью-Йорке невозможна никакая человеческая оценка всего естественного и человеческого.
25 декабря Джек отправился в Нью-Хевен читать в Иэльском университете лекцию на тему «Наступающий кризис».
К моему глубокому сожалению, я была нездорова и не могла сопровождать его. По поводу предполагаемой лекции было много толков и споров на факультете, но в конце концов профессора пришли к убеждению, что Иэль — «университет, а не монастырь», а Джек Лондон — «один из самых замечательных людей в мире». Больше того — поклонникам Джека удалось добиться разрешения на устройство лекции в Вульсей-Холле — громадном беломраморном зале. Социалисты моментально приступили к самой широкой пропаганде. На все фабрики и заводы, во все магазины разосланы были извещения о лекции. На каждом дереве висело объявление: «Джек Лондон в Вульсей-Холле». Особенно замечателен был один плакат: Джек в ярко-красном свитере на фоне огромного зарева.
Вечером огромный зал был переполнен. Тут были представлены все социальные слои Нью-Хавена и его окрестностей: присутствовали профессора, студенты, многие сотни рабочих, сотни обывателей, сотни социалистов. Лекция длилась два часа. Вначале были сделаны две-три попытки прервать или осмеять оратора, но они не встретили никакой поддержки. Джеку сразу удалось захватить аудиторию и приковать к себе всеобщее внимание. По окончании чтения он до полуночи отвечал на предлагаемые ему вопросы. Профессора открыто признали, что лекция Джека Лондона была «самым поразительным явлением в Иэле за долгие годы».
Но капиталистическая пресса, еще не простившая Джеку прежних его выступлений, снова обрушилась на него. «Блестящий молодой писатель» превратился в «патологический тип неврастеника». Публику призывали к бойкоту его произведений. Некоторые крупные издательства отказались от продажи и издания его книг. Пожалуй, не стоит говорить о том, что эта газетная травля, тяжело отразившаяся на материальных делах Джека, была бессильна повлиять на его взгляды или удержать его от пропаганды дела всегда и везде, где только представлялась возможность.
Мы пробыли в Нью-Йорке девять дней, а затем отправились в Чикаго, где Джек повторил свою лекцию «Социальная революция» в Чикагском университете. Из Чикаго мы направились в Сен-Поль и Северную Дакоту, где в феврале Джек прочел студентам две последние лекции.
В эту эпоху оба мы были очень заняты. Помимо своей обычной литературной работы, Джек следил за постройкой дома, за посадкой всевозможных фруктовых деревьев, за устройством виноградника и т. д. Кроме того, мы совершали бесконечные прогулки верхом.
Лето 1906 года мы провели на «Благословенном Ранчо», как его называл Джек. Мы жили в маленьком коттедже. Когда к нам наезжало особенно много гостей, мы переходили в большой гостеприимный дом тети. Главным нашим занятием продолжали быть прогулки верхом. Мы никогда не уставали изучать и восхищаться красотой нашего «Благословенного Ранчо». Свободное время было заполнено чтением бесчисленных книг самого различного содержания. Джек читал нам вслух Уэллса, Мопассана, Зудермана, Гертруду Аттертон, Фильпоттса, Селеби, Спенсера, Шоу, Ибсена и многих других, так как он хотел быть «внутри того, что делают другие».
18 апреля 1906 года произошло «великое жизненное сотрясение», иначе говоря, знаменитое землетрясение в Сан-Франциско, почти совершенно разрушившее этот прекрасный город. Мы все проснулись в шесть часов утра от толчка, длившегося около полминуты — самой длинной полминуты в моей жизни. Не прошло и получаса, как мы с Джеком уже мчались верхом по направлению к Ранчо, откуда с вершины холма были видны два громадных столба дыма: один — над Сан-Франциско, другой — над Санта-Розой. В полдень с первым попавшимся поездом мы отправились в Санта-Розу и всю ночь проблуждали по холмам города. Мы были полны странных, не поддающихся описанию чувств: нам казалось, что мы присутствуем при конце мира, что земля на наших глазах возвращается к первоначальному хаосу.
— Я никогда, ни для кого не напишу об этом, — сказал Джек. — Нет, я не напишу ни слова. Не стоит и пытаться. Тут ничего нельзя сделать, как только подобрать несколько звучных слов и беситься над их беспомощностью.
Мы стояли на холме в более или менее безопасном месте, смотрели, как разрастается пожар, слушали, как со страшным грохотом один за другим рушились стальные дворцы. В ту ночь мы сделали не менее сорока миль. И когда на следующий день мы вернулись в Окленд, нас приняли по внешности за беженцев, пострадавших от землетрясения.
Вернувшись домой, мы застали телеграмму от «Коллиеровского еженедельника», предлагавшего Джеку написать двадцать пять тысяч слов о землетрясении по двадцать пять центов за слово. Денег, конечно, не было. Землетрясение разрушило начатые на Ранчо постройки, и Джек, нарушив данное себе обещание, написал статью, о которой сам был очень невысокого мнения.
