Андрей Гаврилов - Чайник, Фира и Андрей: Эпизоды из жизни ненародного артиста.
– А что Вы смотрите так?
– Как так?
– Ну-у… Странно.
– Да нет, ничего, что Вы.
Он начал мягче и многозначительно посмотрел на меня, задержав звук. Посмотрел так смешно и с таким юмором, только ему свойственным, нарочито-глуповатым, что я засмеялся. Он пожал плечами, поерзал, опять очень характерно на стуле, как бы освобождая все тело, сначала плечи, потом талию, потом подвигал вправо-влево задницей и подрыгал ногами. Набрал полную грудь воздуха, задержал, выдохнул, подняв подбородок и повернув голову чуть вправо (его боевая стойка) и начал играть уже всерьез и без пауз. Слава играл, к моему удивлению, очень камерно, не позволяя себе разойтись в жигах и всяких веселых и театральных номерах, которых там много. Сарабанды вышли сдержанными. Разница между нашими прочтениями сюит была разительная. Он отыграл свои четыре. Мы проголодались.
– Пойдемте обедать Андрей, Вы голодны?
– Очень.
– Я тоже.
Обычно, он никогда первый не признавался в том, что устал или голоден, мне всегда приходилась первому заявлять об этом. Однажды, он поделился со мной: «Андрей, знаете, бывает особое состояние перед концертом, когда усталость или сонливость так одолевают, что выйти на сцену невозможно?»
– Еще бы не знать, особенно в длительных гастролях!
– Тут только одно помогает, я проверял, всегда действует!
– Что?
– Чтобы Вас кто-нибудь высек до крови!
Со мной нечто подобное приключилось в 1989 году перед концертом в Зальцбурге. С утра была солнечная, теплая погода, а к вечеру пошел снег, и задул ледяной ветер. Такие перепады всегда тяжело действуют на меня. Перед выходом на сцену меня одолела смертная сонливость, такая, что я и сидеть не мог… Вспомнил я тогда изуверский совет Славы и попросил моего шофера Николая похлестать меня ремнем. Бил, бил меня тогда мой добрый Коля… До крови. Не помогло! Так и проспал весь концерт за роялем.
Слава любил вспоминать, как попал в аварию. В Польше перевернулась машина, в которой Рихтер ехал на концерт. Машина лежала на боку. Первым вылез водитель, потом полез Слава, а водитель дверь держал. Но не удержал, и дверь тяжело треснула Славу по черепу.
– Ну это уж слишком! – сказал Рихтер. Врач осмотрел глубокую и длинную рану и предупредил: «Надо накладывать швы, если будем шить под наркозом, то играть концерт Вы не сможете».
– Шейте без наркоза.
Пока шили, Слава не пикнул. Концерт сыграл с успехом. Потом долго играл в тюбетейке, чтобы спрятать шов. В фильме Монсенжона есть короткий сюжет, где Рихтер играет Шостаковича в тюбетейке как раз после той аварии.
Мужество Рихтера в делах физических не знало предела, хотя в этом его мужестве и присутствовала изрядная доля мазохизма. Он любил себя мучить и действительно получал от этого удовольствие. Интересная его черта – когда плохо, сделать еще хуже. И еще, и еще, до полного «впадения в ничтожество» (одно из его любимых выражений). Немецкое вагнерианство, прагматизм и педантичность сочеталось в нем чуть ли не с хлыстовством, юродством и прочими «достоевскими» русскими комплексами. И то, и другое достигало в нем предельно высокого напряжения.
Мы быстро шли к бульвару Клиши. По дороге Рихтер болтал о местных кабачках, клубах, бордельчиках и ресторанах. Мы шагали по переулкам, освещенным лишь рекламами веселых заведений. У подъездов стояли юноши-проституты, девушек не было. Слава посмотрел на одного типа в джинсах – тот стоял, скрестив руки на груди, и нагло поглядывал в нашу сторону.
– Совсем уже обнаглели, – сказал вдруг Слава, смутившись и покачав головой.
Я взглянул на него с удивлением, меня всегда поражала его, всегда неожиданно проявляющаяся, детская застенчивость. Только что мы сидели в «Демагоге», и он меня всячески «подкалывал» разговорами на гомосексуальные темы, а тут, взглянув на наглого мальчишку, смутился.
Засверкали огни Клиши. Нас манили витрины рыбных ресторанов с огромными аквариумами, в которых сидели омары. В здоровущих плоских ящиках со льдом лежали горы устриц.
Мы зашли в ресторан, прошли на второй этаж. Уютные зальчики с круглыми окошками имитировали тут каюты корабля. Сев за столик с белоснежной накрахмаленной скатертью и такими же салфетками, мы стали разглядывать веселые тарелки с голубым и оранжевым знаменами. На голубом флаге стояла на хвосте рыба в поварском колпаке и глазела на омара, сидящего на синих буквах «La Champagne». Я заметил, что Славу тут знали. Мэтр ресторана и некоторые официанты раскланивались с ним, как со старым знакомым. Принесли белого вина. Слава начал вспоминать, как мы познакомились у него дома на Пасху. Слава смеялся, описывая свои ощущения того вечера и мое падение со стула.
– Вы знаете, Андрей, я боролся со сном весь вечер и все время засыпал на сундуке в передней.
– Слава, а я был уверен, что это мой первый и последний день знакомства с Вами.
– Ну темпы-то у Клемперера и на свежую голову тяжеловаты.
– Да, это верно, но о темпах и Клемперере я тогда не думал, у меня в голове пульсировало: позор, позор.
– Да ну, какой позор. После того, как Вы съехали с кресла, я понял, что мы подружимся.
– Слава Богу, а то это воспоминание меня гложет уже целый год.
– А я слышал, Вы роман в Москве закрутили.
– А кто Вам сказал?
– Ну-у, слышал. В связи с этим у меня к Вам будет одна просьба. Никогда не заводите романы в России!
– Почему?
– Они Вам это припомнят и используют против Вас.
– Простой роман с девушкой?
– Простых романов не бывает и девушек тоже.
Мы выпили и принялись за устриц. Слава учил меня, как и в каком порядке надо их есть. Взял в руки сваренного целиком омара, вспорол ему брюхо и сказал: «А вот тут самое вкусное, дураки этого не понимают и выбрасывают». Я немедленно положил потроха, которые до этого отложил в сторону, обратно себе в тарелку.
– Это вообще никто не ест, а это самое вкусное.
Я почувствовал, что все эти кулинарные разговоры были только прелюдией к важному для Рихтера разговору. Слава раздробил щипцами толстую клешню, с которой я никак не мог справиться, и сказал тихо: «А знаете, Андрей…»
Тут надо сделать небольшое отступление. После моего триумфального выступления в Зальцбурге в августе 1974 года, Рихтер, которого я на этом концерте заменял, захотел рассмотреть меня повнимательнее. Сенсациям в мире музыки он не верил. Из десяти сенсаций, раздутых «менеджерами упаковочного цеха» музыкального гешефта для быстрой распродажи товара, только одна была настоящей, все остальные были фальшивками, мыльными пузырями. Через год я получил приглашение на участие в фестивале Рихтера в Туре, на берегах прекрасной Луары. Каждый фестиваль в Туре имел свою особую концепцию. Фестиваль 1976 года Рихтер задумал как смотрины пианистов. Пригласил на него многих лидирующих пианистов мира и сам сыграл там сольный концерт. Каждый пианист имел право на один концерт. Программу концерта каждый артист составлял сам.
![Владимир Ионов - [email protected]](/uploads/posts/books/109088/109088.jpg)