Эрих Керн - Пляска смерти.
Для удовлетворения духовных потребностей (главным образом представителей старшего поколения) большевики не поленились с помощью и под контролем НКВД воссоздать Русскую православную церковь и посадить в министерское кресло лояльного Кремлю святейшего патриарха.
Таким образом, в результате придания войне захватнического, колониального характера одной стороной (Германией) и невиданного в истории политического жонглирования — другой, война за сохранение коммунизма превратилась в войну освободительную, вненародную, что, в свою очередь, позволило Сталину осуществить свою давнюю мечту о соединении марксизма с наследием Московского удельного княжества (скорее — Российской империи!). Родился новый макиавеллизм советского разлива, свободный от каких-либо теоретических и политических принципов. Научный коммунизм уступил место российскому империализму, сохранив, однако, свою внешнюю форму, словесную атрибутику и логику мышления.
Сочетание российского империализма с большевизмом представляет собой самую серьезную угрозу не только Германии, но и всей западной культуре и цивилизации со времен Чингисхана. Только добившись подобного союза, Сталин смог выжимать из россиян последние силы, чтобы использовать их для создания дополнительных бронетанковых дивизий, а также на фабриках, заводах и в колхозах и для дорогостоящих исследований в области атомного и бактериологического оружия. Только после этого рухнули окончательно всякие надежды, что русские сами найдут в себе силы свергнуть своих коммунистических хозяев.
И уже не имело никакого значения, вызывали ли у народа НКВД или коммунистическая партия чувство ненависти или нет. Ведь речь шла о судьбе отчизны. Ради спасения Родины-матери ее дети были готовы на любые жертвы. В целях укрепления сталинского режима были с успехом задействованы все факторы: политический, военный, экономический и — что особенно важно — психологический.
Предоставленные самим себе, большевики вряд ли пережили бы первоначальную серию военных неудач. Против них наверняка выступили бы русские националисты, желая спасти хотя бы остатки былого государства, но и они в одиночку не справились бы со всеми тяготами войны, как это уже случалось в 1905 и 1917 гг. По сути, поражение правящих классов России в 1917 г. явилось логическим следствием их слабости, проявленной в 1905 г. (В 1904–1905 гг. неудачный исход войны был обусловлен подлым, без объявления войны, нападением Японии, которой в дальнейшем удалось по частям уничтожить русский флот. Однако на суше при дальнейшем продолжении войны у японцев шансов не было, и только начавшаяся революция (и потеря флота, сделавшая решительные действия против самой Японии невозможными) заставила правительство России согласиться на мир с истощенной войной Японией. — Ред.)
Именно после объединения Сталиным духовных и физических сил, русского национализма и большевизма, возникла смертельная опасность для всего некоммунистического мира.
Все это мы четко и ясно понимали, но самым ужасным было то, что мы сами перестали размышлять и задумываться. Наши поступки и даже желания были как бы запрограммированы, и я пережил настоящий шок, сравнивая уровень свободомыслия у немцев и русских. Получалось так, что мы сохранили нашу внутреннюю свободу только в незначительных, второстепенных и несущественных вопросах. Над всеми действительно важными проблемами мы уже не размышляли, за нас думали другие. Разумеется, это не так бросалось в глаза и не имело большого значения в военной области. Ни один генерал не станет спрашивать своих офицеров или солдат, как ему следует поступить в бою: атаковать или отступить. И в самом деле, армия является своего рода механизмом, который можно уберечь от поломок или, наоборот, разрушить, действуя мужественно или трусливо. На поле боя даже один солдат в состоянии подчас решить исход сражения.
С фундаментальными вопросами политики нельзя обращаться механически, тем более нельзя их решать с использованием псевдонаучных методов. И люди не могут служить объектом эксперимента, особенно тогда, когда всем уже ясно, что эксперимент провалился.
Примерно в это же время в разговорах стало всплывать новое имя — Георгий Жуков. Всякий раз, когда наши дела на каком-либо участке фронта шли неважно, когда явственно ощущалось присутствие на противоположной стороне энергичного военачальника, наши командиры обычно знающе улыбались — Жуков!
В лице Георгия Жукова советская Красная армия выдвинула военного руководителя действительно крупного масштаба, настоящего Наполеона большевизма. Своим тактическим и стратегическим искусством он отодвинул в тень изрядно заплесневелых кумиров Гражданской войны, будто их вовсе и не существовало. Все «герои Красного Октября» — Буденный, Тимошенко и старый друг Сталина и его собрат по оружию Ворошилов — почти полностью утратили былую значимость в сравнении с «великим генералом».
Именно он после позорных поражений (в которых и его изрядная вина, поскольку до 29 июля Жуков был начальником Генерального штаба. — Ред.) организовал первое реальное сопротивление германским армиям и затем, сильно измотав в оборонительных боях немецкие войска, перешел в наступление.
А вот на нашей стороне герой военной кампании на Западе, «добрый гений» и моральная сила победоносных танковых армий генерал Гудериан был обречен на бездействие, впав в немилость из-за того, что не достиг поставленной цели; между тем всем была хорошо известна причина: Гитлер, прислушавшись к советам штабных генералов старого поколения, отверг предложенный Гудерианом план наступления. (Гудериан был отстранен от командования 2-й танковой армией из-за противодействия требованию Гитлера удерживаться на занимаемых рубежах, часто невыгодных, зимой 1941/42 г., а также из-за козней личного врага Гудериана — фельдмаршала Клюге, назначенного командующим группой армий «Центр», то есть ставшего непосредственным начальником Гудериана. Ранее, в августе 1941 г., Гитлер отверг мнение Гудериана и других генералов группы армий «Центр» о продолжении наступления на Москву, временно перенацелив часть сил группы армий «Центр» (в том числе 2-ю танковую группу Гудериана) на юг с целью окружения советских войск в районе Киева. — Ред.)
Во мне зрела и накапливалась непреодолимая тяга к родным местам. По моему мнению, я смог бы найти способ довести известные мне факты и одолевавшие меня сомнения до сведения ответственных лиц в государстве, представить реальную картину сложившейся ситуации авторитетным руководителям, лично не знакомым с положением дел на Восточном фронте. Невозможно было и вообразить, чтобы открывшийся нам на Востоке уникальный во всех отношениях благоприятный шанс был бездумно и безвозвратно упущен.
