Франсуа Бедарида - Черчилль
Ан нет, если тот склон горы, по которому поднимался Уинстон, был залит солнечным светом, с противоположного склона надвигались сумрак и непогода. На политической арене путь Черчиллю преграждали два серьезных препятствия: граничившая с ненавистью враждебность консерваторов и все нараставшая, переходившая в недоверие подозрительность либералов. Консерваторы только ждали удобного случая, чтобы разрушить карьеру этого перебежчика, изменившего своему сословию, этого несносного гордеца и словоблуда.
Кроме того, в лоне либеральной партии в тот момент преобладали сомнения, отсутствовало согласие, росло недоверие — все это ставило под угрозу политическое будущее Черчилля. Напрасно Уинстон, не щадя живота своего, защищал дело неолиберализма — соратники задумывались о его истинных мотивах, ловили каждое неверное слово или жест. Короче говоря, политик, завораживавший массы своим красноречием и приводивший окружающих в отчаяние своей непредсказуемостью, внушал не больше доверия, чем сфинкс из древнегреческой мифологии. И дело не в том, что его считали хитрым и вероломным, как Ллойда Джорджа, коллег куда больше пугали его непредсказуемость, внезапные перемены настроения, непоследовательность, ведь он мог в любой момент изменить свое решение. «В черчиллевском механизме слишком много лошадиных сил, а руль недостаточно крепок, чтобы выдерживать такую нагрузку», — говорил об Уинстоне брат Ллойда Джорджа. Не менее прозорлив был Асквит, жалевший, что у Уинстона напрочь отсутствовало чувство меры, равно как и чувство ответственности. В 1915 году премьер-министр говорил: «Я его очень люблю, но опасаюсь за его будущее. (...) Ему не добраться до вершины британского политического олимпа, несмотря на все его таланты. Он может всех затмить своим красноречием, он может день и ночь трудиться на благо государства, но если он не пользуется доверием — грош цена всем его стараниям»[79]. И действительно, если бы не Гитлер, мрачное предсказание Асквита непременно бы сбылось.
В конце концов, разве Черчилль, несмотря на обличительные тирады в адрес соплеменников, сам не был тори по своей природе? Многие разделяли это мнение, среди них — Чарльз Мастерман, назвавший Уинстона «торийским аборигеном ныне и присно, и во веки веков»[80]. Тем не менее правда заключалась в том, что Черчилль никогда не был и не стремился стать благонадежным членом партии. Он искал тропинку, пролегавшую посередине политической арены, а потому находил общий язык с представителями любого лагеря. Черчилль пытался достичь взаимопонимания, невзирая на расхождения во взглядах, продиктованные принадлежностью к разным партиям. Поэтому его и упрекали в том, что он якобы ведет двойную игру. Уинстон всегда ратовал за коалиционное правительство, и хотя случалось, что работа такого правительства не давала положительных результатов, сам Черчилль, будучи его членом, работал не покладая рук на благо родины. Так было во время Первой мировой войны и так было, когда над Англией нависла угроза фашизма. А потому стихи Поупа, которые Черчилль выбрал в качестве эпиграфа к биографии своего отца, вполне могли бы стать эпиграфом к его собственной биографии:
Я не служу хозяину и в партиях не состою,
А если близится гроза, я в первую попавшуюся дверь стучу.
Во главе военно-морских сил Великобритании: 1911—1914
На исходе сентября 1911 года Черчилль отправился в Шотландию, куда его пригласил Асквит провести с ним несколько дней на его загородной вилле. Уинстон сам сидел за рулем своего красного торпедо — шестицилиндрового «непера», купленного за шестьсот фунтов. На вилле министры коротали время за игрой в гольф, в которой Уинстон, надо сказать, никогда не блистал. Как-то в перерыве между партиями Асквит вдруг предложил Черчиллю стать министром военно-морского флота Великобритании (под носом у его коллеги по военному министерству Хэлдэйна, который также претендовал на этот пост). На самом деле речь шла о кадровой перестановке внутри кабинета министров: глава морского ведомства Реджинальд Маккенна, человек жесткий и суровый, должен был заменить Черчилля на посту министра внутренних дел.
Первый лорд адмиралтейства[81]— Уинстон давно мечтал об этой должности. Отныне в его руках была судьба великой нации и безопасность империи. Тем более что только-только разрешился кризис в Агадире, затронувший многие страны мира. Кризис этот начался с того, что 1 июля в марокканский порт была выслана немецкая канонерская лодка «Пантера». Таким образом рейх намеревался утвердить свои права на Марокко. Готовый разразиться летом 1911 года европейский кризис взбудоражил не только государственные канцелярии. Вот почему для Черчилля вторая половина 1911 года, ознаменованная агадирским делом и его назначением в военно-морское ведомство, стала переломным этапом в жизни. В его сознании, стратегии, карьере все перевернулось с ног на голову. Министр иностранных дел сэр Эдвард Грэй рассказывал, как он с изумлением наблюдал за удивительными метаморфозами своего молодого коллеги[82]. Ведь до тех пор, если речь заходила о внешней политике, Черчилль высказывался за примирение и сокращение расходов на вооружение. И вдруг он избрал себе в качестве девиза латинское изречение «Si vis pacem, para bellum»[83]. Уинстон расстался с маской политика-радикала, заботившегося о реформировании общества и социальных преобразованиях, и превратился в страстного бескомпромиссного патриота, за которым стоял весь британский народ, а не отдельная партия. Отныне его больше заботили вопросы внешней политики, нежели внутренней. Он оставил в покое благосостояние граждан и занялся проблемами обороны.
С той минуты как Асквит предложил Уинстону стать министром военно-морского флота, а тот немедленно согласился, голова первого лорда адмиралтейства была занята только одним: он постоянно думал об уготованной ему высокой миссии. Эта должность чудесным образом удовлетворяла сразу и его честолюбие, и жажду власти. Уинстон, заняв этот ответственный пост, поспешил поделиться своими чувствами с дочерью премьер-министра. «Это самое значительное событие, какое когда-либо со мной случалось, — заявил он ей, — выпавшую на мою долю удачу я бы не променял ни на что на свете. Теперь я смогу показать все, на что я способен»[84].
Разумеется, Черчилль был хорошо знаком с проблемами национальной обороны. С 1909 года он состоял в комитете обороны империи, в котором, по своему обыкновению, развил кипучую деятельность. Комитет обороны империи был создан в 1904 году и являлся высшим органом безопасности Королевства. Во время Агадирского кризиса Черчилль по просьбе членов комитета составил предостерегающий меморандум, в котором подробно описал те ужасы, которые ожидали европейский континент в случае войны между центральными империями — Германией и Австрией с одной стороны и союзом Великобритании, Франции и России — с другой. В меморандуме Черчилль разъяснял, почему решающее сражение непременно должно было произойти между германской и французской армиями. Он также предсказывал — и здесь надо отдать должное его прозорливости, — что германские войска, завоевав Бельгию, пересекут Маас на двадцатый день после начала военных действий, а на сороковой день положение изменится в пользу французской армии, которая уже не даст немцам опомниться[85].
