Донна Уильямс - Никто нигде
Дома я прожила всего три месяца. Мать знала, что все свои деньги я потеряла; она пришла в магазин, где я работала, и швырнула мне в лицо банковскую книжку. Она открыла для меня депозит и положила на него первый взнос за квартиру. Когда я пришла домой, она бросила мне газету объявлений и велела подыскать себе жилье. Я нашла квартиру в двух кварталах от дома: поскольку мне было всего шестнадцать, мать отправилась со мной к агенту по недвижимости и дала гарантию, что квартплату я буду выплачивать в срок.
Из магазина я ушла и устроилась работать на фабрику неподалеку от новой квартиры. Круг замкнулся: я снова работала на недоброй памяти машине для прорезания петель.
Теперь я жила совсем одна и гордилась тем, что я сама себе хозяйка — но мне было страшно одиноко.
Каждый вечер я отправлялась босиком в местный магазинчик, где был телефон, и звонила старой подруге Робин, с которой и до того время от времени перезванивалась. Сказать ей мне было нечего; я по десять раз спрашивала: «Ну как ты?» — потом прощалась и вешала трубку. Ее мать всегда охотно принимала меня и демонстрировала своим знакомым — я была для нее чем-то вроде благотворительного проекта; но к тому времени я начала чувствовать, что это ей наскучило.
Однажды, поговорив по телефону, я возвращалась домой, и тут ко мне начала приставать компания парней примерно моего возраста, вечно околачивавшихся возле магазина. Должно быть, я им показалась легкой мишенью — появлялась в магазине каждый вечер, в одно и то же время, в любую погоду босиком и в безразмерном мешковатом свитере. Я никогда с ними не заговаривала, даже не смотрела на них. Всегда шла прямо домой. На этот раз они решили пойти за мной следом.
Трое из них шли за мной по пятам. Я испугалась. Я открыла дверь в квартиру — один из них взялся рукой за дверь и не дал мне ее закрыть.
— Не хочешь пригласить нас зайти? — спросил он.
— Убирайтесь! — испуганно проговорила я.
— Фу, как невежливо! — ответил он. — Ну уж нет, мы зайдем и посмотрим, как ты живешь!
С этими словами все трое ввалились ко мне в квартиру, как к себе домой.
— Пожалуйста, уходите! — просила я, а они рылись в моих шкафах, смеясь над моей бедностью и издеваясь над моей уязвимостью.
Я так перепугалась, что выскочила наружу и стояла у собственной входной двери. Наконец развлечение им надоело, и все трое, гогоча, ушли. Последний, выходя, объявил, что ему «надо отлить» — что немедленно и сделал на глазах у всех прямо на мою входную дверь.
Эти трое удалились, довольные собой, оставив меня в ужасе и отчаянии.
В тот вечер я надела свое лучшее платье, выпила горсть снотворного, завела свою любимую пластинку и принялась танцевать. Мой затуманенный взгляд поймал собственное отражение в зеркале, и, как много лет назад, я начала разговор с Кэрол. Я плакала и знала только одно: я не хочу больше здесь оставаться. Словно под гипнозом, я встала перед зеркалом и начала резать себе запястья.
Выражение собственного лица в зеркале привело меня в ужас. Это была больше не Кэрол! Я запаниковала.
Теперь перед зеркалом стоял Уилли. Он думал: если я умру, меня найдут в красивом платье, как очаровательную маленькую девочку. Это неправильно. Я сняла платье и натянула старый свитер. Затем, оставаясь Уилли, разорвала простыню, забинтовала кровоточащие руки и уснула.
Ясно было, что мне нужна помощь. Кэрол не собиралась никому рассказывать о происшедшем, но и оставаться в разгромленной квартире больше не могла. Я натянула джинсы — и отправилась в шесть утра прямиком к подруге Робин.
Дверь открыла ее мама.
— Здравствуй, милочка, — сказала она. — Что у тебя стряслось?
— Ничего, — с беззаботным смешком ответила Кэрол. — Просто захотелось вас повидать.
Кэрол сидела за кухонным столом, а мама Робин наливала мне обычную чашку чая. Кровь просочилась сквозь повязку, на свитере появились кровавые пятна, и мама Робин в ужасе воскликнула:
— Что ты с собой сделала?
Впрочем, она сразу поняла, что я сделала, — и сообразила, что, если запаникует, я могу убежать; поэтому спокойно попросила меня дать взглянуть на мои руки. Кэрол послушно протянула ей обе руки и объяснила, что с ней «произошел маленький несчастный случай». Мать Робин объяснила, что в эти «царапины» может попасть зараза, так что мне стоит съездить в больницу. Кэрол согласилась, чтобы Робин меня туда отвезла. И в больнице все было так спокойно, серьезно и собранно. Вышла медсестра, поговорила со мной. Врачи взяли кровь на анализ. Меня накормили и напоили. Я сказала, что готова ехать домой, а они ответили: нет, еще нужно поговорить с психиатром.
Мэри меня не испугала. Она держалась спокойно и мягко, но была в ней и твердость: казалось, ни один из образов, которые я обычно швыряла в людей, не производит на нее впечатления. Она спросила, зачем я сделала то, что сделала. Я ответила: потому что «в мире не осталось любви».
Она села напротив Уилли и сказала мне: ей кажется, что я не так крута, как сама о себе думаю. По ее мнению, внутри меня прячется маленькая испуганная девочка и старается выбраться наружу. Не знаю, понимала ли она сама, насколько была права. Над ее словами Уилли раздумывал весь следующий год.
* * *Я вернулась к себе в квартиру, на фабрику, к ритуальным телефонным звонкам из местного магазина. Возле магазина я часто видела долговязого тощего парня, сидящего на ящиках. В этом месте обычно тусовалась местная молодежь. Вечерами, когда я приходила звонить, долговязый незнакомец и его приятель то и дело заговаривали со мной.
— Привет! Ну как ты? Как у тебя дела? Да… да… да… — говорила я в трубку.
— Привет! — сказал мне незнакомец, когда я, поговорив с Робин, шла мимо него обратно.
Я сделала вид, что не слышу.
— Эй, не хочешь проявить вежливость и ответить? — настаивал он.
В разговор вступил его приятель — спросил, не соглашусь ли я пригласить его друга Криса к себе на чашку кофе.
— У меня нет кофе, — ответила я.
— Ничего, он и от чая не откажется, — сказал его друг.
Похоже, они заранее обо всем договорились. Крис твердо решил напроситься ко мне на чашку чая.
К себе в квартиру я вошла первой, почти не обращая на него внимания. Он сел на мою пятнадцатидолларовую кушетку из Армии Спасения и расположился, как дома.
— Чая у меня тоже нет, — сообщила я.
— Ничего страшного, — ответил Крис. — Значит, просто поболтаем. — И, непринужденно прохаживаясь по комнате, начал разговор.
Крис был итальянцем и жил в доме за углом. Он заметил, что у меня забинтованы запястья; я сказала, что растянула связки, делая стойку на руках. Он не поверил. Тогда я рассказала ему о «несчастном случае» и о том происшествии с тремя мальчишками, которое к нему привело. Оказалось, тот парень, что помочился на мою дверь, — его младший брат.
