Ящик водки - Кох Альфред Рейнгольдович

Еще я вспомнил важное событие 85-го года: одна девушка мне не дала. Это случилось 10 июля.

– Что, такое с тобой в первый раз случилось? Ты даже дату запомнил…

– Да нет, не в первый, конечно. А дату совершенно случайно запомнил, так вышло. И еще, может, потому, что она это сделала с особым цинизмом. После прошли годы, и эта девушка мне звонит.

– Ой, батюшки!

– Звонит – хочет устроиться на работу! Приходит…

– А ты ей говоришь: «Помнишь, ты мне не дала?»

– Нет, я сказал: «Какие ж вы, бабы, корыстные люди! Только материальной выгоды для! А когда я был молодым, подающим надежды, бедным…» Не взял я ее на работу. И еще пристыдил.

– «И всю тебя мне тоже не надо».

– Не надо. А что, значит, еще у нас было в 85-м?

– Да больше и ничего. Был просто какой-то неясный оптимизм. А конкретных представлений о том, куда двигаться дальше, не было.

– Все и говорили – оттепель!

– Ну да. Еще даже ничего не публиковали. Все на уровне острой партийной критики. Не более.

– Лигачев был злостный партаппаратчик. А Ельцин обычный партаппаратчик.

– Не звучал еще. А на международной арене что было? Рейган – и больше ничего.

– Ничего. А личная жизнь?

– Ну что, я женат был. Дочке уже пять лет… Чего ж тогда обсуждать личную жизнь – мою жизнь с женой?…

– Кухня, перины – что интересного?

– Какие перины! Соломенные матрасики.

– А куда ты ездил?

– Каждое лето, как из ружья, я ехал к отцу на Волгу и там проводил все лето. Строили дом папаше. Дом кирпичный в итоге построили настолько большой, что родителя обвинили в нарушении партийной этики и чуть из партии не исключили. Объявили выговор и с работы выгнали. Он куда-то в УКС устроился. Получилось как? Он купил дом, мы в нем поначалу даже пытались жить, но после оказалось, что это невозможно – дом без фундамента, нижние венцы прогнили… В старом доме всего одно лето прожили, а потом таки снесли его. Зато очень красивое место! С участка видно Волгу, пароходы идут…

– А нельзя было жить в старом и тем временем строить новый?

– Где ж там второй дом строить? Участок всего-то 12 соток.

– Стало быть, у вас все шло по горбачевскому плану! Вот, будем перестраивать, чтоб с человеческим лицом… А после один хер сносить пришлось. Ну-ну…

Примечание Свинаренко

Я в те годы ездил только в командировки по стране – в Кузбасс какой-нибудь, в Рязань, в Иваново, в Вильнюс, в Питер, кстати. Брал отпуск в своей калужской газете – и вперед. Калужские начальники были страшно мной недовольны… Редактор газеты пытался перед ними выслужиться. Он, к примеру, не давал мне отгулов ни под каким предлогом. А ну как я в этот день сделаю заметку в большую газету, а там опять поклеп? Я придумал, однако, безотказный ход: стал сдавать кровь. А донору за каждый стакан крови положено два отгула, по закону, вынь да положь. Так вот с утра бежишь на станцию переливания, тебе втыкают в вену толстенную иголку – а ты как бы работаешь невидимым кистевым эспандером, чтоб кровь легче вытекала. Ну вот, а после в редакцию со справочкой: а ну-ка мне два отгула! Так редактор, вот ведь человек, их мне давал тут же. «Мне, – говорю, – не нужно сегодня! Сегодня я отработаю!» – «Нет, – отвечает, – по закону я имею право один отгул тебе сразу дать. Вот я тебе и даю. А один останется…» Я себе свободу покупал буквально кровью. А он мою кровь выплескивал на землю. И ведь считал себя не то что порядочным, но и вовсе принципиальным человеком. Как сейчас помню – все пытался изобразить мудрую улыбку. Наверное, в каком-то фильме про секретаря парткома подсмотрел. Еще так улыбались артисты в фильмах на пролетарскую тематику, изображая старого мудрого рабочего.

Сегодня, когда журналистское ремесло в стране в упадке, почти на нет сошло, кругом один пиар, про это очень, очень странно вспоминать…

– Есть разные пути. Один прошла Чехия, другой – мы, третий – Китай. Вот тебе три сценария.

– Наш путь – самый в никуда.

– Почему? Я так не считаю.

– Не считаешь?

– Не считаю.

– Ну, вяло ведь у нас пошло и вяло идет!

– Получилось то, что получилось. Я считаю, что Горбачев человек не шибко-то добронамеренный, но и не злонамеренный. Он хотел, чтоб и волки были сыты, и овцы целы, а так не бывает.

– Ну вот видишь. И я о том же, что ни туда, ни сюда. Но ты, значит, думаешь, что могло быть и хуже?

– Могло! Маразм бы крепчал, ситуация в экономике ухудшалась бы в силу объективных причин, гайки бы закручивались, закручивались, закручивались… Застой бы совсем обленился и совсем испаскудился. Я не исключаю того, что случились бы бунты… Это только кажется, что вот есть народ, 150 миллионов (а тогда почти 300 миллионов человек), и что всю палитру его мнений якобы представляют политические партии – от КПРФ до СПС. Ну, в 85-м и такого деления не было, тогда были только правые и левые, причем со знаком наоборот. Но я убежден, что это не так. На самом деле в человеке сидит что-то от Бога и что-то от дьявола. Я думаю, что божественное в человеке – это некая пленочка, которая обволакивает дьявола, сидящего внутри.

– Ты думаешь, все настолько плохо?

– Да. Это не инь и ян.

– Только пленка?

– Да… Только тонкая пленка! Налет цивилизации, способность жить в общежитии, выстроить некий социальный мир… А если этого дьявола выпустить, то его потом загнать обратно очень тяжело. Очень тяжело! Вот в Гражданскую войну выпустили, и потом потребовались жуткие репрессии, чтоб загнать его обратно. Ты сам про это писал в комментариях.

– Да что – я! Еще Кюстин про это писал, про русский бунт.

Комментарий Свинаренко

Из записок знаменитого маркиза де Кюстина о России. [2]

«Недавно в одной отдаленной деревне начался пожар; крестьяне, давно страдавшие от жестокости помещика, воспользовались суматохой, которую, возможно, сами и затеяли, и, схватив своего супостата, посадили его на кол, а затем изжарили живьем в пламени пожара; они почитали себя невиновными в этом преступлении, ибо могли поклясться, что злосчастный помещик хотел сжечь их дома и они просто-напросто защищались. Чаще всего в подобных случаях император приказывает сослать всю деревню в Сибирь».

Бунт кончился тем, что «со всех сторон подоспели значительные военные силы. Уже с раннего утра уезд, где зародилось восстание, был окружен; по всем деревням наказывали каждого десятого; наиболее виновных приговаривали не к смерти, а к ста двадцати ударам кнута, и они погибали; остальных затем сослали в Сибирь».

«Если кому-нибудь когда-нибудь удастся подвигнуть русский народ на настоящую революцию, то это будет смертоубийство упорядоченное, словно эволюции полка. Деревни на наших глазах превратятся в казармы, и организованное кровопролитие явится из хижин во всеоружии, выдвигаясь цепью, в строгом порядке; одним словом, русские точно так же подготовятся к грабежам от Смоленска до Иркутска, как готовятся ныне к парадному маршу по площади перед Зимним дворцом в Петербурге». Если это не вставлено позднейшими умниками, то Кюстин таки точно тонкий человек. Он много чего написал такого, что нам о себе и неоткуда было узнать – мы же лишены возможности на себя глянуть со стороны.

А вот еще один иностранец.

«Петр сам допрашивает этих преступников (стрельцов) под пыткой; затем, по примеру Ивана Грозного, он делается их судьей и палачом; он заставляет бояр, сохранивших ему верность, отрубать головы неверным боярам, которых только что приговорил к смерти. С высоты своего трона он бестрепетно наблюдает за казнями; более того, сам он в это время пирует, смешивая с чужими муками собственные наслаждения. Захмелев от вина и крови, держа в одной руке чарку, а в другой топор, он в течение часа сносит собственноручно двадцать стрелецких голов и, гордый своим страшным мастерством, приветствует каждую смерть новым возлиянием. В следующем году в ответ то ли на бунт царевых янычар, то ли на жестокую расправу с ними во глубине империи разгораются новые восстания. Верные слуги Петра приводят в цепях из Азова в Москву восемьдесят стрельцов, и снова царь собственноручно отрубает им головы, причем бояре его обязаны во время казни держать казнимых за волосы» (История России и Петра Великого, сочинение господина графа де Сегюра. Париж: Бодуэн, 1829).