Товия Божиковский - Среди падающих стен
Я иду по улице - впечатления обгоняют друг друга. С любопытством иностранца я всматриваюсь и прислушиваюсь, стараясь не пропустить чего-нибудь интересного.
Но вдруг что-то оборвалось во мне: сердце застучало сильнее, я съежился. Я проходил мимо стены, сверху утыканной битым стеклом. Немецкие жандармы в тяжелых сапогах, в железных касках, с ружьями наготове, с гранатами за поясом шагают на расстоянии нескольких шагов друг от друга вдоль стены. Злые глаза пронизывают каждого. По ту сторону стены - голые трубы - все, что осталось от домов, а рядом тлеют огоньки догорающих пожарищ, рвутся в небо клубы дыма.
Я прохожу мимо гетто со стороны площади Муранова. Хочется отдать последний долг, хотя бы в душе, этому святому месту. Но надо быть осторожным: чтобы кто-нибудь, не дай Бог, не понял, что творится в моем сердце. Мне нельзя даже позволить себе выражение сочувствия - его можно прочесть на лицах некоторых прохожих поляков, которые силятся заглянуть по ту сторону стены. Мне следует походить на тех поляков, чьи лица выражают удовлетворение или, в лучшем случае, равнодушие к судьбе гетто, исчезнувшего в пламени пожарищ.
Издали я мог видеть лишь выступающие над стеной развалины домов, верхушки разодранных стен, на которых кое-где еще виднелись следы рисунка, а между ними повисшие в воздухе кафельные печки, разбитые окна, двери. Я глядел на развалины и, казалось, видел бледные, измученные лица евреев, быть может, еще оставшихся там.
Вновь встали передо мной картины жизни в бункере под грудами развалин: страх, гибель, тьма. А я уже за пределами этого ада, Я смотрю на него издалека, я свободен. И в сердце стучит: за какие заслуги?
Почему случай сделал так, что я оказался среди немногих счастливцев, в то время, как другие, с которыми я недавно был вместе, могут только мечтать о таком счастье? Несколько минут - и стена гетто позади. Я вновь влился в поток людей на улице, растворился в толпе праздношатающихся.
Идем с улицы на улицу и попадаем в боковой переулок, на котором стоят всего четыре дома. Переулок почти целый день пуст. Ицхак говорит: "Нам сюда, в дом No 4 по улице Комитетова". Когда мы приблизились к дому, наши провожатые издали взглядом попрощались с нами и пошли дальше.
Мы поднялись на 4 этаж. Постучали - дверь открылась. На пороге - женщина средних лет, аристократического вида. Увидев Ицхака, она улыбнулась и впустила нас. Я снимаю пальто и слышу: женщина шепчет какие-то слова. Вижу: книжные полки на стене сдвинулись с места, а за ними стоят две женщины и мужчина. Здесь тайник, где прячутся евреи. Услышав стук в дверь они скрылись в нише, которая искусно замаскирована книжными полками.
Когда меня приняли как своего, я узнал, что хозяйка дома такая же "арийка", как я и многие другие евреи на арийской стороне. Арийская внешность и прекрасное знание польского языка (два качества, которые не всегда совмещались в одном человеке), помогли этой женщине, Стасе Копик, выдать себя за жену польского офицера, попавшего в плен. Так она представилась соседям, управдому, дворнику, когда сняла квартиру для себя и дочери, выглядевшей, как и мать, чистокровной полькой.
Сняв квартиру, Стася решила сделать "ремонт", и рабочий, свой человек, в одну ночь сделал двойную стену в комнате. Никто из соседей, приходивших к Стасе, не заметил, что комната стала чуть меньше. Вместе с "арийской" дочерью, в комнате поселились еще две дочери и зять, еврейская внешность которых бросалась в глаза каждому и которые спешили, как и я, в укрытие всякий раз, когда кто-нибудь подходил к дому.
Ицхак Ц. был "легальным" квартирантом. Соседи знали, что он жених Зоей дочери хозяйки дома. Он мог свободно приходить и уходить, когда ему вздумается. "Малина" эта сразу стала мне домом, хотя я чувствовал бы себя в большей безопасности, если бы хозяином квартиры был настоящий поляк.
Еще ближе стал мне этот дом, когда я увидел, что хозяйка зажигает субботние свечи: приносит их в нашу нишу и тихонько читает молитву.
О, эти свечи! Далекие и как будто чужие, напоминают они субботние свечи, горевшие у всех на виду, и ветер раздувал их пламя. А вокруг - вся семья сидит, слушает и поет вместе с отцом субботние напевы. На какое-то мгновение воспоминания согревали душу, а потом боль становилась еще острее и глубже.
18.5.1943
Весеннее солнце ранним утром ворвалось в дом и осветило все вокруг. Лучи солнца коснулись меня, когда я был еще погружен в глубокий утренний сон, будто кто-то осветил ярким электрическим светом мои глаза.
Какое это удовольствие: впервые за долгое время я спал в чистой постели!
Все наши быстро оделись и собрали постели, чтобы чужой, войдя в дом, не заметил, не дай Бог, что кроватей в комнате больше, чем должно быть по числу жильцов.
Я позавидовал нашим: у меня не было сил встать, температура поднялась до 40°. Но и оставаться в кровати нельзя было: кто-то может увидеть - и это навлечет подозрение на хозяйку.
Хозяева, конечно, боялись держать у себя (да еще в этих условиях) больного тифом. Я мог заразить кого-нибудь, и тогда пришлось бы вызвать врача. А это опасно для всех нас. Кроме того, мог ли я, больной, с высокой температурой, в случае необходимости так быстро бежать в наше убежище, как здоровые. А если больной умрет, то выдаст всех. Все это и многое другое, о чем вслух не говорили, пугало хозяев.
В этот момент я почувствовал себя обманутым судьбой: она улыбнулась мне тогда, когда я впал в полное отчаяние и в душе сказал себе, что погибну в гетто или в канале, а теперь заставляет меня расстаться с жизнью, и не "естественным" путем, как умирают все евреи на арийской стороне, а лишь из-за отсутствия врача и лекарств.
Я сжал губы и решил в душе, что, когда настанет мой смертный час, я выйду на улицу и там испущу дух, чтобы не навлечь беду на остальных. Казалось, час этот недалек, и все-таки я гнал от себя мрачные мысли. Я гоню их прочь, а они возвращаются. И некому раскрыть душу: Ицхак Ц. ушел по делам Еврейского Национального Комитета, с остальными жильцами я еще не так близок, да и говорить о себе с ними не могу, ибо понимаю, что из-за меня и они могут попасть в беду.
Стук в дверь прервал поток моих мыслей. Все бросились в укрытие. Хозяйка смотрит на меня, как будто спрашивает, смогу ли подняться. Я собираю все свои силы, вскакиваю с постели и, качаясь, как пьяный, бегу в укрытие.
Снова стук в дверь. Хозяйка "не слышит". И только на третий стук отвечает: "Кто там?" Дворник. Хозяйка не спеша открывает дверь. Стенка укрытия едва успела задвинуться за мной, как в комнате раздался грубый голос дворника.
Теперь оставалось только молиться, чтобы непрошеный гость поскорее убрался прочь. Долго стоять в узкой нише, где нельзя даже присесть, невозможно. Надо соблюдать полную тишину: не кашлянуть, не дышать громко. Даже шорох может выдать нас.
