Jeff Dawson - Tarantino
Жестокий? Определенно. Беспочвенно жестокий? Это спорный вопрос. Определенно, Майкл Мэдсен, что бы он ни делал, навсегда остался в умах зрителей как злобный, жующий зубочистку мистер Блонд, отрезающий ухо у лос-анджелесского служителя порядка и говорящий (квакающий) в свежеотрезанный орган слуха. Эта сцена все еще преследует Мэдсена не только из-за ее явной жестокости, но и потому, что он не может понять, почему зрители не танцевали в проходах, когда он устанавливал свою импровизированную операционную пластической хирургии. “Ну, я знаю немногих людей, которые любят полицейских, – рассуждает Мэдсен хриплым голосом. – То есть я не считаю мистера Блонда таким уж плохим парнем... Я не мог понять, почему люди радовались, когда его застрелили. Я думал, им будет жаль увидеть, как Блонд умирает, застреленный этим стукачом. Он никого не обманывал, он просто хотел сказать правду, ха-ха-ха”.
Фактически, когда Мэдсену первый раз предложили роль в “Освободите Вилли”, милом фильме о мальчике и его друге ките-касатке, он решил, что ему предлагают вышибить у чудовища мозги. Возможно, потому, что образ мистера Блонда преследует его. “Я думаю, вы должны понимать людей, которых вы играете, – посмеивается он, поводя бровями и намекая, что жизнь и искусство не так уж далеки друг от друга. – Независимо от того, с какого конца взяться”.
Многие нашли, что мистер Блонд, пытающий Марвина-полицейского, оказался чересчур неординарен для чувствительных желудков. Когда картину показали на фестивале Ситгес в Испании, даже режиссер фильмов ужасов Уэс Крэйвен направился к выходу. Газета “Тудей” призывала, чтобы сцену вырезали из фильма вместе со всеми другими, атакуя создателей фильма за “жестокость дизайнера-эстета”, как это было обозначено в одном журнале, с обидой не на то, что мистер Блонд пытает, а на то, что пытает с такой радостью.
Тарантино все принимает во внимание, но не соглашается с этими протестами и возражениями. “Я не думаю, что они возникли на пустом месте, правильно, но я даже не знаю, что такое “беспочвенный”, – парирует Тарантино. – Для меня насилие – это часть того, что можно делать в кино. Сказать, что вам не нравится жестокость фильма, – значит сказать, что вам не нравятся комедийные эпизоды и танцевальные сцены. Неуместно то, что уродует фильм, – то, что сделано плохо. Неуместно – это когда у вас есть, например, музыкальное оформление, в котором шесть хороших песен, а седьмая – по-настоящему плохая. Они все выглядят неуместно рядом с этой плохой песней. Не нужно было вставлять ее в фильм. Было бы лучше, чтобы ее не было. Вот как я на это смотрю. Абсолютно с эстетической точки зрения. Моя мать не любит комедий. Если бы я был Бестером Китоном, ей бы нравилось, что я делаю, потому что я ее сын, но она бы не воспринимала их, не оценивала бы по заслугам. Мне нравятся Три Клоуна, так, а другим они не нравятся. Для меня это буквально черное и белое.
Я получаю встряску от насилия в фильмах. Я не получаю встряски от плохо сделанных сцен или экшн в кино. Это что-то вроде: “Насколько нужно далеко зайти, чтобы было слишком?” Ну, если они все делают хорошо, то им такой вопрос на ум не приходит. Я не соглашаюсь с утверждением, что мой фильм неуместно жестокий, потому что он весь подстраивается под эту сцену. Вся первая половина фильма – это как бочонок пороха, который все наполняется, наполняется, наполняется и наполняется, а потом взрывается в середине. Затем, после этого взрыва, он превращается в другой фильм. Это совсем другое кино, с другим пространством, ритмом и другим напряжением. Я не думаю, что было бы на самом деле круто снять сцену пытки. Я показываю то, что мистер Блонд сделал бы, когда его оставили один на один с этим парнем”.
Некоторые пытались рассуждать по поводу сцены пытки, создавая теорию о том, что персонаж Майкла Мэдсена олицетворяет режиссера, а полицейский-заложник – зрителей. Определенно, в сценарии камера воспринимает все глазами полицейского. “Это привилегия киноманов, журналистов и критиков – говорить об этом. Для меня было бы глупо сказать: “Да, это так”, потому что я действительно думал об этой истории, – рассуждает Тарантино. – Я понимаю ее подтекст, мысли, заложенные в нее, и в общем соглашаюсь с ними. Я не принимал никаких гигантских сознательных решений, но я действительно понимаю внутреннее течение мыслей”.
Несмотря на все это, большинство злопыхателей не заметили, что когда дело доходит до кульминационного момента (т. е. отрезания уха), камера отворачивается к стене... Вы на самом деле ничего не видите, соглашаясь с хичкоковским замечанием о том, что то, чего вы не видите, страшнее того, что вы видите. Хотя, надо сказать, вид большого углубления на голове Марвина вряд ли приятен. “Он снимал так: сначала вы видите отрезанное ухо, а потом он отводит руку. Я думаю, что это еще отвратительнее, – говорит Тим Ротт. – Приготовления были замечательны. Это начинается с выдвигания лезвия, потом вы видите, как оно касается уха, потом ухо, вжик, все уходят. Потом начинает идти газ, следующий кадр... Но это тяжело смотреть”. Некоторые предложили, чтобы Тарантино повернул камеру в этот кульминационный момент. По-другому он бы не смог, и хотя сказал, что для восьмилетнего ребенка момент, когда убивают маму Бэмби, ужаснее всего, что есть в “Бешеных псах”, все это покроется кинематографическим позором, отчасти потому, что сцена идет под совершенно неподходящий к ситуации аккомпанемент безобидной простенькой песенки “Я застрял с тобой” в исполнении группы “Стилер Уил”.
“Это была идеальная песня для эпизода, – говорит Тарантино. – Не могу вам сказать почему, просто она срабатывает. Разрешите мне кое-что вам сказать – на этих старомодных радиостанциях не крутят “Я застрял с тобой”, во всяком случае в Лос-Анджелесе она не в ходу. И когда Майкл Мэдсен приехал домой той ночью, бац, ее заиграли на радио, и это его взбодрило.
Слушайте, я никогда не ходил в “писательскую школу”: “Как написать сценарий за 27 дней”, Роберт Макки и прочая чушь. Все, чему я научился как актер, я применил в писательстве. Одна из вещей, которой вы учитесь в школе актера, это представлять, как персонажи говорят друг с другом. То, что происходит, происходит в моей голове, а то, что они говорят, я слышу. Я писал этот эпизод не для того, чтобы написать отвратительную сцену пытки. Я не знал, что у мистера Блонда бритва в ботинке, до тех пор пока он ее не выхватил. Это было как: “О Боже!”
Правда, это то, что мистер Блонд сделал бы, оставшись в комнате наедине с полицейским. Не показать этого, потому что это может кому-то не понравиться, было бы лживо”.
Тарантино не раз приходилось защищаться от обвинений в смаковании насилия. Аргументы сыпались без запинки, он использовал такие аналогии, как “столкновение машин интереснее, чем то, как их паркуют”. Он сказал, что ввел жестокость на экран потому, что она не нравится ему в реальности. Несмотря на риторику, это факт, что сцена – душераздирающа. Из-за нее фильм остается с вами надолго после того, как вы выходите из кинотеатра. Определенно это не фильм на “стоянке автомобилей”, как их называют в Америке, о котором вы забываете, тотчас переключившись на другой.
