Илья Бражнин - Недавние были
Тогда секретарь редакции Стёпа Горбунов, писавший стихи лучше меня, говорил, что Ф.Е. Глущенко слабо в них разбирается, но хочет, чтобы в каждом номере газеты было хоть одно стихотворение. А я иногда приносил и два. Я ещё не понимал, что торопиться не следовало, что стихи слабые, что это по существу рифмованная проза, что публикуется она за неимением лучшего».
В главе «Первые шаги», открывающей книгу Ершова «Большой друг рабселькоров», Дмитрий Алексеевич описывает, как развивались события в редакции газеты дальше: «Поскольку секретарь редакции Степа Горбунов, тоже писавший стихи, уезжал на курсы в Москву, Ф.Е. Глущенко предложил эту должность мне. Он хотел, чтобы в каждом номере газеты было стихотворение. Весь штат армейской ежедневной газеты состоял из редактора, секретаря и корректора. Я обязан был, кроме всего прочего, присутствовать при вёрстке газеты, выпускать её. И это особенно устрашило меня.
- Как же я справлюсь с этим, когда и в типографии ни разу не бывал?
- Ничего, - ободрял Флор Емельянович, - я всё покажу. - То ж самое лёгкое. Не стихи писать…
Мои успехи в поэзии редактор чрезмерно преувеличивал. Из стихов 1918-1919 годов ни одно не выдержало бы теперь даже самой благосклонной критики, но благодаря именно этим стихам я стал газетчиком. Работа эта настолько захватила меня, что я не замечал, как летели дни и недели».
В «Нашей войне» Дмитрий Ершов проработал до тех пор, пока существовала эта газета, то есть до апреля 1920 года. Печатался он в ней почти каждый день. А в некоторых номерах газеты было и по несколько материалов, принадлежащих перу Ершова - он же Ёрш, Далер, Е.Р. Шов, Дед Митрий, Е. Двинский.
Друг Дмитрия Ершова Фёдор Чумбаров-Лучинский, который на фронте в сентябре 1918 года выдавал вступившему в партию красноармейцу Ершову партбилет, писал, что поэт должен быть и певцом, и борцом, и бойцом. Дмитрий Ершов был и певцом, и борцом, и бойцом. Вот предо мной на столе стихи Дмитрия Ершова времён гражданской войны, по большей части - автографы, изредка - вырезки из газеты «Наша война». Они написаны на клочках бумаги, иногда на обеих сторонах. Часть из них прислал мне по моей просьбе сам Дмитрий Алексеевич, живущий сейчас в Курске, остальные раздобыты у других. Только что редактор Архангельской областной газеты «Правда Севера» И.М. Стегачев по моей просьбе прислал мне «Стихотворную хронику», написанную Ершовым для газеты к пятидесятилетию со дня освобождения Архангельска от интервентов и белогвардейцев. Вот отрывок из неё, дающий представление и о Ершове, и о его стихах, и об эпохе, которую они знаменуют:
«При вёрстке газеты нередко оказывалось, что набранных материалов для очередного номера газеты недостаточно. Чем заполнить пустующее место, иногда 5-10 строк? Шпаций для разбивки текста было очень мало. Метранпаж требует дать для безотлагательного набора подходящий лозунг.
- Стихотворный можно? - спрашиваю.
- Почему бы нет. Это ещё лучше!
И тут же даю в набор такие, например, строчки:
Напрягайте всю волю и силы -
Враг наёмный стоит у могилы!
Разобьём быстро белую рать -
Кончим в этом году воевать.
В стихотворной хронике находили отражение и важнейшие события на других фронтах. Эти победы Красной Армии вдохновляли бойцов Севера и как бы подзадоривали их. В газету всё чаще приходили письма с вопросом:
- Когда же мы прогоним белых?
Газета обозревает фронты и заключает:
Растёт республика Советов!
Белогвардейцев песня спета:
Наш Юг, Урал и вся Сибирь…
Теперь даёшь Архангельск нам!
Даёшь, или захватим сами
И к беломорским берегам
Расчистим путь себе штыками.
Стихи, процитированные мной, написаны в январе - феврале 1920 года, в самый канун освобождения Архангельска, и подписаны «Красноармеец Ершов», или «Кр-ц Д. Ершов».
Когда читаешь эти стихи, невольно вспоминаешь Маяковского: «Я хочу, чтоб к штыку приравняли перо».Красноармеец Дмитрий Ершов приравнял перо к штыку.
Стихи Ершова вырастали, как цветы из земли, из его кровного дела. Они, конечно, не походили на гурманские кондитерские изделия, а были чёрным солдатским хлебом.
Сам Дмитрий Ершов отзывается о своих стихах весьма критически. Я уже процитировал его высказывание о том,
что «из стихов 1918-1919 года ни одно не выдержало бы теперь даже самой благосклонной критики». Но я не могу согласиться с такой самооценкой. Военные стихи Дмитрия Ершова для эпохи ожесточенных боёв за революцию, за самоё существование Советского государства на заре его жизни - явление закономерное и значительное. Они - знамение эпохи, свидетельство эпохи, документ эпохи. Стихи эти прошли, прошагали с красноармейцем Дмитрием Ершовым по тяжким фронтовым дорогам гражданской войны и вместе с поэтом пришли в отвоёванный у врагов революции Архангельск.
Там я с этими стихами и познакомился, там подружился и с их автором. Это было в 1920 году. Мы были однолетками, но мы были очень несхожи и характерами и стихами. Мои безудержно романтические стихи, в изрядной степени шумные и буйные, вовсе не походили на прочноногие, крепко приверженные земле, делам её, боевому её дню стихи Мити Ершова. Но различие в строе и характере стихов наших как-то не мешало быстро возникшей меж нами дружбе. Чаще всего встречались мы на наших литературных вечерах в Пролеткульте. Но случалось, Митя приходил ко мне в мою одиночную, холостую келью на Петроградском проспекте, а не застав дома и просмотрев раскрытую тетрадку с моими стихами (у меня в те дни все было постоянно раскрыто - и двери комнаты, и сердце, и тетрадки со стихами), приписывал карандашиком под моими незрелыми творениями что-нибудь метко-усмешливое (таков уж был характер Мити).
Возвратясь домой и найдя подобную приписку к моим стихам, я, само собой разумеется, вначале приходил в негодование, а потом, в одиночестве пошагав по комнате, зачёркивал и Митины примечания к стихам и… сами стихи.
Дружба наша с Митей Ершовым оборвалась осенью 1922 года, когда я уехал из Архангельска в Петроградский университет, чтобы, наконец, надеть студенческую тужурку, сшитую летом восемнадцатого года, когда я получил извещение о зачислении меня в студенты.
В августе 1918 года я должен был ехать в Петроград, так как первого сентября начинались занятия в университете. Увы, всё вышло не так, как я предполагал. Со мной произошло то, что я позже приписал одному из героев моего романа «Друзья встречаются» - Илюше Левину. Приход интервентов второго августа и совершившийся накануне ночью белогвардейский переворот захлопнул меня в Архангельске, как мышь в мышеловке. Писать в белогвардейском Архангельске я не мог и не желал, и муза моя умолкла в ожидании лучших времён.
