Микола Садкович - Повесть о ясном Стахоре
Одни, почестнее, убоявшись невыгодной властителям правды, описывали только то, что было видно снаружи, с польской стороны огорожи казацкого табора. Другие, ленивые, повторяли за ними эту полуправду, не трудясь заглянуть в глубь события.
А правду нельзя разделить пополам. Она нераздельна, как совесть. Она живет целиком в народе, в его трогательно-печальных легендах о защите последнего табора Наливайко. В песнях, распеваемых сотни лет простыми певцами. Нет, не опоганили совесть свою казаки предательством атаманов. Были Наливайко с Савулой связаны, были из табора выведены и отданы шляхте, да только преданы не были.
Вот как это было.
Когда стали иссякать казацкие силы и зашатались кой у кого от страха и голода обмелевшие души, нашлось несколько человек, потребовавших выдачи старшин ради своего спасения. Громкий голос в толпе - заразителен. Стал назревать раскол, который был бы подобен самоубийству.
Кучка реестровых и среди них подосланные шляхтой еще во времена Лободы попытались схватить Наливайко. Их отбили, связали и хотели казнить, но Наливайко удержал казаков от справедливого гнева.
Этот шум и короткую перестрелку слышали передовые жолнеры и рассказали о них писцам коронного войска. Те отметили в своих хрониках это событие как начало конца осады.
Но осада табора длилась еще целые сутки.
Видя, что под тяжестью ежечасных потерь и всеобщего изнурения табор не мог больше служить надежной крепостью, Северин призвал Савулу, полковника Кремпского и своих старых сотников. Все согласились на том, что надежды на спасение нет.
Тогда Северин предложил: заняв шляхту выдачей атаманов, чего она больше всего добивалась, пожертвовав несколькими головами, отвлечь жолнеров, а новому гетману Кремпскому пойти с оставшимися людьми на прорыв по другую сторону табора. Кому даст бог - уйдут целыми.
В тот же час в шатре у польного гетмана пана Жолкевского принималось другое решение.
Регментарии коронного войска доносили, что полки их становятся ненадежными. Долгая осада и мужество схизматов поколебали веру наемных солдат в легкую победу и добрую поживу. Обманутые обещаниями наемники могут покинуть бранное поле, как они это делали уже не раз.
Утомленные, страдавшие от недостатка воды жолнеры несли большие потери. Появились опасные признаки сочувствия осажденным. Разносился слух, будто с днепровского Низа идет на выручку Наливайко большая сила сечевиков.
Надобно торопиться!
В ночь с шестого на седьмое июня, через день после того как привезли из Киева большие осадные пушки, Жолкевский отдал приказ - взять бунтовщиков на аккорд с трех сторон!
С рассветом по табору открыли огонь. Конные и пешие придвинулись к земляному валу, насколько было возможно. Табор не отвечал.
Вдруг пушки умолкли. И только заиграла труба, призывая гусар ринуться в проломы местами разбитой огорожи, как в середине табора, над головным срубом, казаки подняли большой белый платок.
- Принимаем условия!
Пан Станислав Жолкевский ликовал. Он даже проявил рыцарское великодушие, отпустив казацких послов и обещав им не трогать жен и детей.
В эту минуту пан Станислав готов был согласиться на все, только бы схватить своей вельможной рукой горло проклятого Наливая да его презренного побратима, схизмата Савулу.
Долго они ускользали от прославленного польского гетмана и храброго рыцаря. Теперь сбылось!
Казаки приведут своих атаманов безоружными и крепко повязанными.
БЕССМЕРТИЕ
Казаки прощались с атаманами.
Вахмистр гетманского полка и трое гусар подъехали к воротам табора.
- Гей, вы! Гречкосеи! - крикнул вахмистр, привстав на стременах и сложив руки трубой. - Скоро вы, пся крев, Наливая своего повяжете? Час истек! Ясновельможный пан гетман велел торопиться!
Стоявшие в дозоре казаки могли, не целясь, свалить с коней и вахмистра и гусар... Не мало понадобилось сил, чтобы не вскинуть к плечу пищали.
- То, може быть, - не унимался горластый вахмистр, - вы доброго аркана не маете? Так пан гетман прислал подарунок!
Сильно размахнувшись, он метнул за огорожу двое железных наручников.
Лязгая, цепи покатились по утоптанной земле, под ноги сторожевым казакам. Гусары с хохотом повернули от ворот. Никто не нагнулся, никто не поднял кандалы.
Северин оглянулся на подошедшего Кремпского, спросил:
- Все готово?
- Готово, пан гетман, - ответил Кремпский, подчеркнув свое уважение и готовность слушаться Наливайко.
- Теперь свяжите нас, хлопцы... поясами своими, - приказал Северин и заложил руки за спину.
- Верно, - весело поддержал его Савула, - вяжите, а то не утерпим, захочется размахнуться, а голым кулаком много ли шляхты намолотишь?
Шутка славного батьки уже никого не развеселила.
Была минута последнего расставания. В последний раз обнялся Савула с сыном Стахором, погладил еще свободной рукой его, как у отца, курчавую голову.
- Прости меня, Стах, коли обидел когда... Может, даст тебе бог и добрые люди...
Отвернулся, скрипнув зубами, неожиданно резко, даже зло прохрипел в сторону реестровых:
- Ну, вяжите... давно того дожидаетесь!
Стоявший впереди других, по глаза заросший темным волосом казак невесело ухмыльнулся и начал было снимать с себя пояс. Его остановил пожилой хмурый сосед.
- Нэ будьмо вязать, - с трудом выговорил он, глядя в землю, - хай так идуть!
- Вяжите! - приказал Северин. Это был голос гетмана. Твердый и властный. Сразу несколько рук потянулись к поясам. Первыми стали вязать двух сотников, стоявших позади Наливайко. Потом, держа в руках скрученный пояс, полуголый реестровик шагнул за спину Савулы.
Стахор встрепенулся.
Значит, все-таки это правда? Свяжут и уведут?..
Он бросился на полуголого казака, вцепился в пояс.
- Не дам! Татку не дам!
- Пусти, сынок, - дрогнувшим голосом попросил Савула.
- Не дам!
Мальчик дрожал, как в лихорадке, побелевшими пальцами он тянул к себе пояс. Глаза стали огромные, дикие, он метался взглядом с одного лица на другое, но люди отворачивались от него.
- Пусти, сынок, - снова попросил отец и шепнул в сторону: - Заберите, уведите его!
Стахора окружили. Кто-то крепко обнял за плечи, силой повел. Стахор упирался, не выпуская скрученного пояса, кричал:
- Татку не дам! - но уже не видел, как связали руки Савуле, как быстро повели его, а за ним Северина. Слышал только, как заголосили женщины. Их слезное причитание было последней песней, услышанной веселым батькой Савулой и гетманом Наливайко.
Открыли ворота.
Как сорвавшиеся со сворок борзые, ринулись шляхтичи к добыче, но казаки ощетинили пиками связанных атаманов, потребовали освободить дорогу к шатру польного гетмана.
