Виктория Миленко - Аркадий Аверченко
— Вы беспокоитесь: «Получена ли моя рукопись? Не затерялась ли?»
— Если бы затерялась!.. А то получена!!!
* * *— «За гонораром не гонюсь».
— Он за вами тоже.
* * *— «Скоро ли вы меня тиснете?»
— Ах! Сударыня, оставьте это.
* * *— «Стихи мне даются легко…»
— Может быть, даются. Но не берутся.
* * *— «…По бокам броненосца зияли пушки…»
— Пушка зиять не может. Не пушкино это дело — зиять…
* * *— «Писать в рифму для меня — сущая чепуха…»
— Если бы вы знали, как это чувствуется!
* * *— «Есть ли в продаже карточки Арк. Аверченко и как (?) это сделать?»
— Ввиду того, что названный писатель не является предметом первой необходимости — карточная система к нему еще не применена.
* * *— «Ужасное чудовище полз и полз дальше», — пишете вы посреди рассказа.
— Так как вы написало этот рассказ безграмотно, то редактор ему уничтожила.
* * *Этот поэт жалуется: «Дома все наши смотрят на мои писанья, как на глупость». Поверьте, что в нашем журнале вы почувствуете себя, как дома.
* * *Читатели «Сатирикона» отказывались верить в то, что это действительно цитаты из писем и рукописей — слишком они были нелепы, а порой чудовищны. Ave же убеждал: «Господа! Неужели вы не понимаете, что самый изощренный юморист не выдумает того, что дает прочный союз безграмотности с бесталанностью, пошлости — с претензией, напыщенности — с глупостью».
Иногда Аверченко доверял вести эту рубрику другим сатириконцам. Так, поэт Евгений Венский однажды комментировал рассказ, присланный очередным графоманом с сопроводительным письмом: «Может быть, рассказ мой и не очень хорош, но ведь и ваш Аверченко иной раз такое отмочит…» Венский ответил: «Сами знаем про Аверченко. Но не гнать же нам человека. Не звери же».
У Аверченко есть целый цикл юмористических миниатюр, которые строятся на диалоге Редактора и Автора. Последний, обычно изображаемый самоуверенной бездарностью, то приносит порнографические сцены из жизни мух («Неизлечимые»), то ужасающие стихи наподобие:
Хотел бы я ей черный локон
Каждое утро чесать
И, чтоб не гневался Аполлон,
Ее власы целовать…
(«Поэт»)
Хотелось бы привести фрагмент замечательной новеллы «Секретарь из почтового ящика» (1909), завязка сюжета которой такова: к Редактору приходит очередной «гений», пишущий под псевдонимом «царь Эдип».
«— Здравствуйте, здравствуйте! — снисходительно сказал он, усаживаясь. — Вы, конечно, помните Царя Эдипа по почтовому ящику.
— Ну, не только по почтовому ящику, — возразил я.
Он удивился.
— Как, неужели вы еще где-нибудь встречали мое имя?
— Да, встречал… Грек там был один такой, Эдип. Потом Антигона.
— Миф, — отрубил он. — А хороший я себе псевдоним выбрал? Э?
— Недурной.
— Заковыристый, а?
— Заковыристый, — согласился я.
— Забористый псевдонимчик. Вы, наверно, были удивлены, когда отвечали первый раз в почтовом ящике. Что, бишь, вы тогда ответили?
— Если не ошибаюсь так: „Здесь. Царю Эдипу. Написано с царственной небрежностью. Уничтожили“.
— Да, кажется, так. А второй раз написали: „Никакая ‘голова’, кроме вашей, быть может, не рифмуется со словом ‘солома’“. Это у меня стихи такие были:
Повсюду лишь пустырь один,
Куда ни взглянет голова,
И преждевременных седин
Повсюду веет солома.
Здорово вы мне в почтовом ящике тогда ответили.
— Вы что же, — осторожно спросил я, — по поводу этого ответа и пришли со мной объясниться?!
— Нет, не по поводу этого. Я пришел к вам по поводу третьего вашего ответа. Вы тогда написали в этаком серьезном духе: „Оставьте навсегда сочинение стихов. По-дружески советуем заняться чем-нибудь другим…“ Чем же?
— Что чем же?
— Чем же мне заняться?
— А я почему знаю?
— Нет, — возражал он все более и более веско. — Так же нельзя. Раз вы так категорически советуете мне в одном направлении, вы должны посоветовать и в другом направлении. Согласитесь сами, что, отговорив меня от поэтических занятий, вы, так сказать, взяли на себя дальнейшую судьбу.
— Я бы, конечно, мог вам посоветовать что-нибудь в выборе вашей карьеры, но для этого я должен знать, что вы собой представляете и на что способны.
— На все, — снова отрубил он.
— Это слишком много и иногда даже опасно».
Диалог, описанный в этой новелле, вполне мог быть «срисован с натуры», так как широкая популярность сыграла с Аверченко злую шутку. К нему стали обращаться с просьбами научить жить, дать совет. С одной стороны, писателю это льстило (он упивался своим успехом и часто повторял: «Я хочу славы, как пьяница водки!»), а с другой — он от души этим забавлялся, потому что был еще достаточно молодым человеком и сам нуждался в советах.
Однажды в редакцию пришло такое письмо: «Милостивый государь господин Аверченко. Обращаюсь к Вам как ученик жизни к учителю жизни. Помогите мне разобраться в сложном психологическом процессе души моей жены. Положение безвыходное. Вы один как учитель жизни можете направить и спасти. С Вашего разрешения позвоню Вам сегодня по телефону. Благодарный заранее А. Б. P. S. Мне сорок шесть лет, но положение требует немедленного облегчения. А. Б.».
— Вот, — сказал Аркадий Тимофеевич коллегам, — все, наверное, воображают, что только к Толстому да к Достоевскому шли читатели обнажать душу и спрашивать указаний. Вот это уже не первое письмо в таком роде.
— Что же вы — примете этого А. Б.? — спросила присутствовавшая при этом разговоре Тэффи.
— Придется принять. Посоветую ему что-нибудь.
— Что же, например?
— А это зависит от случая. Может быть, просто — дать денег на «Сатирикон».
— Всё-таки следовало бы отнестись серьезнее к этому делу, — сказал кто-то из коллектива. — Человек идет к вам душу выворачивать, так высмеивать его грех.
— С чего вы взяли, что я буду его высмеивать? — с достоинством ответил Аверченко. — Я намерен именно отнестись вполне серьезно.
— Вот это было бы интересно послушать, — сказала Тэффи.
— Отлично. Приходите в редакцию к четырем часам. Будете присутствовать при разговоре и потом можете засвидетельствовать мое серьезное отношение к делу.
— Да ведь он, пожалуй, не согласится открывать при мне свою душу.
— А уж это я берусь уладить.
