Сандрин Филлипетти - Стендаль
25 сентября Анри выехал во Флоренцию и добрался до нее в самую бурю. «Такое ненастье хорошо было бы созерцать из окна какого-нибудь замка в Апеннинах, но оно не располагало к обозрению живописи в церквях — местах слабоосвещенных по своей природе». Первым делом он отдал дань уважения Альфьери, который захоронен в церкви Санта-Кроче — рядом с Микеланджело, Макиавелли и Галилеем. «Надо признать, что немногие церкви почтены такими могилами. И в такой церкви хотелось бы быть захороненным». Он сравнивает эти надгробные памятники с захоронениями во Франции, и его «бросает в краску от негодования по поводу дрянных гипсовых ящиков, в которых покоятся Расин, Лафонтен, Буало и Мольер, — мне думается, все вместе в каком-нибудь углу Музея французских памятников».
Театр в Болонье его разочаровал: он нашел его слишком провинциальным в сравнении с миланскими театрами. Зато здесь он наслаждается прогулками по набережным Арно. Ему нравятся также дворцы и музеи, хотя лишь немногие картины вызывают у него одобрение: «Все их Христы какие-то жалкие. Только вчера я видел одного — он просто корчится…» А бесчисленные ангелы, которые роятся в верхних частях картин! «Это слишком снижает впечатление: если мученик сразу видит ангелов — это ведь сильно умаляет его жертву».
После визита — из чистой вежливости — к кузине Адели Ребюффель в Тоскану, муж которой, Александр Петие, служил здесь интендантом по гражданской части, Анри направился в Рим по жуткой дороге, которая сильно напоминала ему Шампань. В Риме, будучи добросовестным путешественником, он посещает даже маленькие театрики, осматривает здания города — и особенно высоко оценил Колизей: «Это был всего лишь театр. Сейчас он более чем наполовину разрушен. Но он взволновал меня до слез, а Святой Петр оставил равнодушным».
Его кузен Марсиаль Дарю жил во дворце Квиринал и руководил здесь же работами по реставрации — в качестве интенданта достояния Короны. Общаясь с ним, Анри попал в самое изысканное общество. Так, он имел возможность познакомиться со скульптором Кановой. Когда он собрался покинуть Рим и продолжить путешествие по Италии, Марсиаль, вероятно, настоятельно посоветовал кузену не уезжать из Рима, имея в виду недовольство им брата-министра. На это Анри ответил, что у него нет времени на всякие предосторожности.
В начале октября Анри был уже в Неаполе. Он снял комнату в «Альберго Реале», на площади Ша-то, — отсюда открывался отличный вид на Везувий. Столица Кампаньи, в которой он оказался лишен светского общества, ему не понравилась: «Неаполитанский люд кричит во все горло и постоянно попрошайничает»; фиакры слишком быстро ездят по тряской мостовой, кафе заполнены жестикулирующими людьми, знаменитое «Лакрима Кристи» пить невозможно — «это обычное бургундское, в каждой бутылке которого растворено сахара на два ливра», — музыка не впечатляет («хорошая музыка оживила бы меня»), а кратер Везувия не произвел на него впечатления кипящего смолой ада. Если бы здесь он имел доступ в высшее общество, как это было в Милане, то местные достопримечательности, дополненные его наблюдениями за нравами, доставили бы ему, конечно, больше удовольствия. Так уж он устроен: всякое открытие, чтобы быть полным, должно сопровождаться у него глубоким изучением человеческой натуры. Он посетил Помпеи и Геркуланум в компании Луи де Барраля и Леона Ламбера (оба они служили в Неаполе), позевал на опере Гаспаро Спонтини «Весталка» и пришел в восхищение от театра Сан-Карло, невзирая на его обветшалый потолок.
Эти поездки по всей Италии были, конечно, ему интересны: «Я гораздо лучше вижу жизнь, путешествуя вот так — наудачу», но ничто не могло затмить в его воображении столицу Ломбардии — Милан. По дороге обратно он сделал краткую остановку в Алконе у Ливии Бьяловска, с которой встречался еще в 1808 году в Брунсвике, и нашел ее «свободной и погруженной в тоску». Занятый исключительно своей миланской любовью, он ничего не предпринял, чтобы помочь ей эту тоску развеять.
И вот после месячного отсутствия Анри снова в Милане. Он посещает Варезе, где жадно поглощает вошедшие в моду стихи старинного шотландского барда Оссиана, личность которого породила серьезные ученые споры; возвращается на острова Борромео, посещает Парму и встречается с Анжелой в кафедральном соборе. Его неожиданный приезд привел ее в состояние раздражения. По ее словам, их связь стала известна ее супругу; она выглядит встревоженной и утверждает, что им нужно удвоить осторожность. Действительно ли ревность мужа является тому причиной? Не скрывает ли она от своего возлюбленного какого-нибудь соперника? В душе Анри бурлят сомнения.
Итак, это итальянское приключение окончено, и неудачливый любовник готовится к возвращению на родину. Последний визит — в мастерскую художника Рафаэлли, последний осмотр — галереи Архиепископства и затем — отъезд в Париж. Он уезжает с твердым намерением вернуться в Италию, чтобы узнать ее поближе при более благоприятных обстоятельствах.
Русская кампания
Бейль прибыл дилижансом во французскую столицу 27 ноября 1811 года. Он пишет Полине: «Представь себе гостя на великолепном балу, где все женщины изысканно одеты; огонь наслаждения сверкает в их глазах, они украдкой бросают нежные взгляды на своих любовников. Украшение прекрасного зала дышит величием и сладострастием; от тысяч свечей льется свет, подобный небесному; пленительный запах довершает ваш восторг. И вот этот счастливый человек, с его чувствительной душой, вынужден покинуть это блаженное место — он оказался вдруг в дождливой ночи, в тумане и грязи; споткнувшись три-четыре раза, он свалился в навозную яму. Таковы краткие впечатления от моего возвращения из Италии».
Конечно, Пьер Дарю не ждал его с распростертыми объятиями — его двери закрыты для Анри, но беглец нисколько не в обиде на кузена. Он записал в своем «Журнале»: «Надо признать, что этот превосходный человек совершенно прав». Его тайный побег произвел дурное впечатление, и он сам понимает, что зашел слишком далеко.
Жизнь Анри вернулась в привычную колею: провинившийся чиновник возвратился к своим обязанностям аудитора и инспектора Главного интендантства Императорского дома, а неверный любовник возобновил свою связь с Анжелиной Берейтер — всего этого ему хватило, чтобы занять себя на первое время. Его дневной распорядок, как и прежде, заполнен до отказа, тем более что его новый начальник Жан Батист Номпер де Шампани, герцог Кадорский, не может ни минуты обойтись без него. Но вскоре повседневная рутина начинает его раздражать. Любовь к Анжелине тоже тускнеет. Перед отъездом в Италию он обещал ей стать более здравомыслящим — и, как видно, сдержал свое слово вполне.
