Михал Гедройц - По краю бездны. Хроника семейного путешествия по военной России
Отец Ани Леон Шостаковский родился в 1850 году. Он вырос под присмотром французского гувернера в поместье Соколки, в 80 километрах к северо-востоку от Даугавпилса на территории сегодняшней Латвии. В поместье, разоренном расточительностью отца, царила атмосфера патриотического романтизма. 8 июня 1863 года тринадцатилетний Леон пробрался в крепость Даугавпилс, чтобы присутствовать при расстреле своего кузена Леона Платера, участника Польского восстания, и принести матери осужденного горсть земли, пропитанной его кровью. Он изучал право в Петербурге, начал практиковать как юрист, имел успех и в 1880 году просил руки Мелании Умястовской, девушки из одной из самых богатых в этих краях семей. Умястовские, чьи предки занимали высокие государственные посты в Литве, унаследовали немалое состояние, а впоследствии создали несколько фондов, занимавшихся благотворительной и образовательной деятельностью. (После войны все они были закрыты советской властью, но один, Fondanzione Romana Marchesa Umiastowska, сохранился и по сей день в Риме. Он финансирует программы для польских ученых в Италии.)
В нормальных обстоятельствах поклонник Мелании не вызвал бы никаких нареканий со стороны ее родителей. Наследник Соколок имел хорошее образование, немало путешествовал (бывал в том числе в Берлине и Париже). Перед ним открывалась многообещающая карьера юриста. Однако сразу после того, как он сделал предложение, он был арестован охранкой, царской тайной полицией, по подозрению в заговоре против государства.
Российские власти обвинили Леона в подпольной деятельности в составе партии социалистов-революционеров. Он, конечно, не был ни революционером, ни социалистом и на допросах отвергал все обвинения. С другой стороны, он не скрывал своих демократических взглядов и открыто осуждал присутствие русских оккупантов на территории Великого княжества. Властям, потрясенным убийством царя Александра II, состоявшимся всего лишь несколько недель назад, 1 марта 1881 года, этого было достаточно. Но обвинение не располагало доказательствами. Как обычно в таких случаях, вердикт имел вид тайной административной директивы, выданной 13 января 1882 года в Петербурге от имени нового царя. Леон был осужден на каторгу в Западной Сибири.
В ожидании суда в печально знаменитой тюрьме Слушка в Вильно Леон коротал время, записывая на стене по памяти длинные пассажи из «Перед рассветом» Красиньского, вершины польской романтической поэзии. За этим занятием он и получил согласие Мелании. В восторге он подписал к своей фреске: «Но и у меня была моя Беатриче».
Мелания заставила отца сопровождать ее к ограде тюрьмы, откуда она махала жениху белым платком. Шестьдесят лет спустя эту сцену воспроизвела ее дочь, моя мать.
Леон отбывал наказание в Тюмени в условиях очень суровых, как он говорил. Мелании предстояло трудное испытание: пятилетняя помолвка на расстоянии — и на каком расстоянии! — с государственным преступником. Можно себе представить, каково было искушение принять менее рискованные предложения или даже давление, чтобы она сделала выбор в их пользу. В 1885 году молодым людям наконец позволили встретиться, когда Леона выпустили из мест заключения и разрешили ему работать на восточной окраине империи. Они поженились в Екатеринбурге на Урале — так триумфально завершилась их долгая и необычная помолвка.
Леон был талантливым человеком, преисполненным решимости сбросить иго своего класса, требовавшего от молодых помещиков быть меткими стрелками, хорошими танцорами и умелыми земледельцами — не более. Разумеется, с его либеральными воззрениями карьера на имперской службе не рассматривалась. Но профессия юриста в Российской империи, в то время пользовавшаяся уважением, предлагала альтернативу с определенными перспективами, а кроме того, возможность негосударственной службы на благо общества. Поэтому после освобождения из Тюмени в 1885 году Леон Шостаковский вернулся к юриспруденции. Сначала ему предписывалось жить в Шадринске и Кургане в Сибири, а потом в Перми, чуть западнее Урала. В 1889 году ему было дозволено вернуться в Санкт-Петербург, где его карьера стремительно пошла вверх. Однако когда в 1891 году, после 10 лет заключения и ссылки, он наконец получил разрешение вернуться в Вильно, он сделал это без колебаний, несмотря на возможности, открывавшиеся ему в столице империи. Этот шаг имел драматические последствия, потому что дела, которые вел в Вильно бывший политзаключенный, привлекали внимание — и недоброжелательное отношение — неизменно подозрительной местной тайной полиции. Но Шостаковский почитал долгом работать в своем родном городе.
Он вернулся, уже имея репутацию восходящей звезды юриспруденции, и вскоре стал признанным идейным лидером прогрессивно-либерального лагеря. Его решение вернуться в Вильно, несмотря на перспективы, открывавшиеся перед ним в России, не осталось незамеченным и неоцененным. «Великий романтик» доказал, что он готов к службе там, где он нужнее всего. Он устранился от ведения хозяйства в поместье Соколки, сдав фермы арендатору из местных и сохранив особняк с окружающей территорией для летних наездов, и построил в Вильно городской дом, прозванный «Домом под лебедем». Семейство въехало туда осенью 1894 года, когда младшая Аня только появилась на свет.
«Дом под лебедем» (Podę Łabdziem) с террасами и видами Вильно был Аниной Аркадией. Тетя Зося назвала десятилетие 1894–1904 годов «эпохой беззаботности». Их любимый дом на холме Погулянки дышал «атмосферой счастья, там все было нацелено на образование детей». В «Доме под лебедем» стали регулярно проходить музыкальные вечера (Леон был страстным виолончелистом), во время которых тетя Хела Тышкевич, занимая стратегическое место за его спиной, к восторгу детей беззвучно его передразнивала. Помимо этой Аркадии было еще поместье Леона в Соколках, куда семья ездила на летние каникулы. У тети Зоей остались яркие воспоминания: «Господский дом был большим, из дерева и камня, с прекрасными парадными комнатами, огромной территорией с парком, украшением которой был пруд, поодаль молодой лесок, посаженный самим отцом. В наше отсутствие дом был вверен заботам старого дворецкого Петра и всегда был готов к возвращению хозяина: паркетные полы блестели, часы тикали».
В Вильно, на фоне обычных атрибутов богатства (большой квартиры в верхнем этаже, множества слуг, двух гувернанток) дети жили скромной, подчиненной дисциплине жизнью. Мела стала своему мужу партнером в современном смысле — что в кругу их друзей и близких было в новинку. Она принимала участие в подготовке его судебных дел и выучилась печатать на машинке — умение, в те времена считавшееся эксцентрическим, — чтобы Леон, филигранно оттачивавший свои речи, не испытывал недостатка в черновиках. Дети — внимательные наблюдатели — скоро осознали, что секретом их удивительного партнерства было «счастье, которое родители находили друг в друге» (снова тетя Зося). Новое поколение входило в мир со спокойной уверенностью в себе, расточая вокруг себя доброжелательность и дружелюбие. Основным источником этого стиля, по-видимому, было ощущение полной безопасности дома, сопровождающее счастливый брак.
