Анатоль Костенко - ЛЕСЯ УКРАИНКА
Из венских улиц и проспектов наибольшее впечатление произвел на Лесю Ринг (Рингштрассе), четырехкилометровой подковой охвативший так называемый внутренний город. Посреди Ринга бульвары, а по обе стороны разместилось все выдающееся и примечательное, чем богата Вена. Среди площадей и парков выделяется, в частности, площадь Марии-Терезии с колоссальным двадцатиметровым памятником этой императрице; площадь Шиллера с памятником.
В восточной части Ринга, по соседству с квартирой Косачей, — огромный красивый городской парк, украшенный статуями — фигурами нимф Дуная, памятниками Штраусу и Шуберту. Вена привлекла к себе Лесю еще и потому, что была школой, пристанищем и родиной многих выдающихся композиторов и музыкантов — достаточно назвать Моцарта, Бетховена, Шуберта, Штрауса, Глюка, Гайдна, Листа, Брамса.
В те годы в Вене учились, жили и работали некоторые украинские писатели, общественно-политические деятели, художники, композиторы. Здесь издавались книги, альманахи, газеты, журналы. Созданное под руководством единомышленника Ивана Франко — Остапа Терлецкого — украинское культурно-просветительное общество объединяло эту прогрессивно настроенную интеллигенцию.
По числу жителей Вена занимала тогда четвертое место в Европе. Но толчеи на улицах не было, и это импонировало Лесе и ее матери. Обстоятельства сложились так, что они в избытке располагали свободным временем и ежедневно совершали экскурсии, хотя Лесе они давались с трудом.
Что касается лечения, то Лесе так и не пришлось лечь «под немецкий нож». Известный венский врач Теодор Бильрот решил проводить лечение без хирургического вмешательства, полагаясь главным образом на гипсовый бандаж с месячным постельным режимом, а затем намеревался применить специальное устройство — аппарат для стопы.
Такому повороту Леся была и рада и нет. Таила надежду, что в Вене, после операции, наконец прекратятся ее мучения. А теперь увидела, что хлопот предстоит немало, что снова придется по «чужим украинам» скитаться.
Пока что жила в Вене относительно спокойно, знакомилась с городом, бывала в театрах, кафе. Обидно только, жаловалась Леся, что очень трудно привыкнуть к венскому диалекту. Ходит она здесь как глухая — а ведь немецкий знает превосходно.
В Вене Леся часто посещала драматические и оперные спектакли, музыкальные концерты, смотрела и слушала выдающихся артистов Италии, Франции, Германии и других стран. Впервые в жизни слушала в таком мастерском исполнении произведения Вагнера, Моцарта, Бетховена, Мейербера, Галеви и радовалась тому, что была достаточно подготовлена для восприятия настоящих произведений искусства. Ни роскошь и блеск декораций, ни обольстительная призрачность сцен, ни прославленные имена исполнителей — ничто не ослепило Лесю. За великолепием и изысканностью она сумела увидеть анахронизм и отсталость отдельных спектаклей, их эклектический стиль: то ли романтизм, то ли мелодраматизм — не поймешь…
Встретив афишу итальянской труппы о спектакле А. Толстого «Иван Грозный», Леся решила обязательно посмотреть, как это «итальянцы по-итальянски будут царскую тиранию представлять! Вот смеху-то будет!». Немного времени спустя Леся сообщала сестре Лиле о том, что смотрела детский спектакль «Сказки о мачехе-царице». Интересно было наблюдать игру артистов детского возраста, чего она никогда не видела. Особое наслаждение получила от оперы Верди «Отелло». Дездемона так прекрасно пела песню об иве и «Ave Maria», что хотелось плакать. Некоторые зрители рыдали. Женщины в театре здесь часто плачут.
Очаровательные спектакли и зрелища, великолепная архитектура, прекрасные парки и площади, спокойная, свободная жизнь в «свободном» конституционном государстве — ничто не могло успокоить Лесино сердце, убаюкать ее мятежную душу. Если что и увлекало, то ненадолго. Скорее всего ее больше занимали общественно-политические проблемы.
В письмах из Австрии Павлыку, Драгоманову, М. Косачу, семье и даже тринадцатилетней сестренке она в основном говорит о своих впечатлениях, наблюдениях, чувствах и выводах и меньше всего о болезни.
Так уж повелось — в тот период, да и потом, — если ее собственная жизнь складывалась хотя бы на йоту лучше, более или менее спокойнее, еще сильнее терзали душу мысли о родине, о народе. В Вене Леся явственнее ощутила, осознала горькую судьбу своего народа, изнемогающего под невыносимой тяжестью буржуазно-помещичьего гнета, в условиях ненавистной деспотии — самодержавия.
Из письма к брату Михаилу. Март 1891 года, Вена. «Ты говоришь, будто бы от моего письма более свободным духом повеяло. Может быть! Дай-то боже! Но если это правда, что тут, в этой стране, я чувствую себя свободнее, то опять-таки никогда до сих пор я не ощущала так чувствительно, до чего тяжело носить оковы и до чего ярмо натрудило мне шею. Не знаю, выпадали ли дома часы такой тяжелой, горячей и горькой печали, как здесь, в более свободной стране. Мне часто кажется (ты знаешь, как развита у меня «образная» мысль, а потому и не удивишься), мне кажется, что на руках и на шее у меня видны красные следы, которые натерли оковы и ярмо рабства, и все видят эти следы, и мне стыдно за себя перед вольным народом. Видишь, у меня руки в цепях, но сердце и мысль свободны, быть может, свободнее, чем у всех людей, потому мне так горько, и так тяжело, и стыдно. Когда я вернусь на Украину, то, наверно, еще острее будет ранить наша неволя и я потеряю последний покой, который у меня еще оставался там. Но ничего, не будем печалиться об этом! Не о покое нам теперь нужно заботиться!..»
Примечательные и противоречивые строки! Кажется, Леся в самом деле признает наличие свободы в буржуазном государстве, ее привлекает то, что люди могут собраться там, где они хотят, говорить о чем угодно, о делах своей страны… Этот внешний контраст между жизнью на Украине и здешней жизнью вначале ослепил ее. Этому способствовало, видимо, и то, что приехала она в Австрию в разгар предвыборной кампании: собрания, речи, общества — все это было очень необычным, новым, так что она и «не замечала массы подкупа, доносов, обмана, мошенничества, которые также обнаружились накануне выборов». Только при более пристальном рассмотрении окружающей жизни постепенно раскрывались глаза: «Поразили меня в здешней выборной кампании так называемые «расходы на агитацию», попросту говоря, грубый подкуп! У кого больше денег, того и партия крепче…»
На смену первым поверхностным выводам приходят другие, основанные на более критическом восприятии действительности, на анализе и сопоставлении фактов. Она по достоинству оценила парламентские «свободы», громкие либеральные лозунги — рассмотрела за ними настоящее лицо «конституционной монархии», принесшей свободу буржуазии, но не народу. Так что парламентаризм в такой ситуации — чистое шарлатанство, и австрийский народ вряд ли назовешь свободным!..
