Владимир Мелентьев - Фельдмаршалы Победы. Кутузов и Барклай де Толли
Потрясло известие о том, что Кутузов в довольно мрачных тонах обрисовал в донесении к царю состояние принятой им со столь огромными усилиями сохраненной армии. Угнетающе действовала неопределенность министерского положения. Будучи не в силах более бороться с чувством обиды, он обращается к царю с письмом, полным горечи и отчаяния: «Государь! После того как Вы соблаговолили назначить меня на должность, которую я занимал до настоящего времени, я Вам предсказывал… что клевета и интриги смогут лишить меня доверия моего монарха. Я ожидал этого, потому что такой результат совершенно естественно вытекает из порядка вещей. Но мне было трудно представить себе, что я кончу тем, что навлеку на себя даже немилость и пренебрежение, с которым со мной обращаются! Совесть моя говорит мне, что я не заслуживаю этого. Рескрипт, который Вашему Величеству угодно было дать мне от 8-го августа, рескрипт князю Кутузову и обращение здесь со мною служат очевидными тому доказательствами. В первом из этих рескриптов я настолько несчастлив, что причислен к продажным и презренным людям, которых можно побудить к исполнению их обязанностей лишь призрачной надеждой наград, во втором же рескрипте операции армии подвергнуты порицанию. Последствия событий покажут, заслуживают ли они осуждения, поэтому я не хочу оправдывать перед Вами, Государь, эти операции. К тому же здесь обращаются со мною так, как будто бы мой приговор подписан. Меня поставили в рамки, в которых я не могу быть ни полезным, ни деятельным…
…Теперь я раскрыл сеть самой черной интриги, посредством которой осмелились довести до сведения Вашего Императорского Величества тревожившие известия о состоянии армии. Я знаю, Государь, что Вас продолжают еще поддерживать в том мнении, чтобы в случае счастливого успеха придать более цены собственной заслуге, знаю, что каждому из моих действий, каждому моему шагу были даны неблагоприятные истолкования и что их довели до сведения Вашего Императорского Величества особыми путями. Но в моем настоящем положении, особенно видя к себе пренебрежение, я чувствую себя слишком слабым, чтобы переносить внутреннюю скорбь, которая приводит меня в отчаяние. Мой ум и мой дух опечалены, и я становлюсь ни к чему не способным.
Осмеливаюсь поэтому покорнейше просить… освободить меня из этого несчастного положения. Осмеливаюсь обратиться к Вам с этими строками с тем большей смелостью, что необходима накануне кровавой и решительной битвы, в которой, может быть, исполнятся все мои желания».
Желания же Барклая были не только в том, чтобы победить врага, но и доказать свою преданность России достойным уходом из жизни, о чем свидетельствуют его последующие письма. Накануне сражения, как вспоминал начальник канцелярии 1-й армии А. Закревский, «он сам, генерал А. И. Кутайсов и Барклай де Толли провели ночь в крестьянской избе. Барклай де Толли был грустен, всю ночь писал и задремал только перед рассветом, запечатав написанное в конверт и спрятав его в карман сюртука. Было ли то завещание или прощальное письмо, неизвестно».
Кутайсов же, наоборот, был весел, шутил и вскоре заснул, оставив на прощание[64] известный приказ по артиллерии: «Подтвердить от меня во всех ротах, чтобы она (артиллерия) с позиций не снималась, пока неприятель не сядет верхом на пушки. Артиллерия должна пожертвовать собой. Пусть возьмут вас с орудиями, но последний картечный выстрел выпустите в упор».
Не меньшая подготовка к предстоящей битве шла и в стане недруга. Понимая значение грядущего дня, Наполеон сделал все от него зависящее для достижения победы, к которой упорно шел он с рубежа Немана.
Потребовав, чтобы в день баталии все, в том числе и ездовые, были в строю, император снова обратился с воззванием: «Воины! — говорилось в нем. — Вот сражение, которого вы так ждали. Победа в руках ваших, она нужна нам. Она доставит нам изобилие, хорошие зимние квартиры и скорое возвращение в отечество! Действуйте так, как действовали вы под Аустерлицем, при Фридланде, Витебске и под Смоленском, и позднее потомство вспомнит с гордостью о подвигах ваших в тот день и скажет о вас: „И он был в великой битве под стенами Москвы!“»
Всю ночь перед боем Наполеон провел в стане своих воинов. Говорил речи, «обещая мир и отдохновение в покоренном городе, преисполненном забав и роскоши, льстя страстям и распутству, не щадя при этом ни вина, ни улещений. Обещанием победы и неисчислимых выгод оной умел он очаровать многочисленное воинство свое и поощрять его к отчаянному нападению».
Обрадованные наконец-то представившейся возможностью сразиться с постоянно ускользающим противником, возбужденные воззванием императора и бутылкой бургундского, завоеватели до полуночи громко веселились, не подозревая, что каждый третий из них делает это последний раз в жизни.
Итак, в ночь на 7 сентября 1812 года русская и французская армии оказались лицом к лицу. Когда утром начало всходить солнце, Наполеон, указывая на него, воскликнул: «Вот оно солнце Аустерлица! Наконец они попались! Вперед!»
К сражению Барклай всегда готовился как к празднику. Именно здесь раскрывались его выдающиеся качества как воина, как военачальника и как полководца. Еще затемно в полной парадной форме: вышитом позолотой мундире, при всех орденах и звездах, в шляпе с огромным черным плюмажем — на белом коне, в окружении свиты выехал он на позиции армии.
Вскоре началась артиллерийская канонада, возвестившая о начале Бородинской битвы. «Наполеон пошел открывать ворота Москвы». Так для командующего 1-й Западной армии началось 7 сентября 1812 года, долгий и трагический день в истории России и жизни полководца.
Вскоре было замечено движение первых неприятельских сил к селу Бородино, и Барклай бросает на выручку находившуюся там часть своего резерва, дабы не допустить захвата моста через реку Колоча. Задача была решена успешно. Воины отошли, оставив позади себя пылающий мост.
В половине шестого начались яростные атаки врага на левое крыло русских войск. Здесь на острие главного удара превосходящего в силах неприятеля суждено было оказаться армии Багратиона.
Наполеон, наращивая усилия, бросал в одну за другой атаки пехоту и кавалерию, поддерживая их ураганным артиллерийским огнем. Тут все смешалось в кромешной схватке: медвежьи шапки гренадер и латы кирасир, пестрые значки улан и банники пушкарей, алые ментики гусар мелькали среди драгунских погон, «и застонала земля русская, и пробудила спящих в ней воинов».
Вот как описано это в стихотворении Михаила Юрьевича Лермонтова:
Ну ж был денек! Сквозь дым летучий
Французы двинулись, как тучи,
И всё на наш редут.
Уланы с пестрыми значками,
Драгуны с конскими хвостами,
Все промелькнули перед нами,
Все побывали тут.
Вам не видать таких сражений!..
Носились знамена, как тени,
В дыму огонь блестел,
Звучал булат, картечь визжала,
Рука бойцов колоть устала,
И ядрам пролетать мешала
Гора кровавых тел.
Изведал враг в тот день немало,
Что значит русский бой удалый,
Наш рукопашный бой!..
Земля тряслась — как наши груди;
Смешались в кучу кони, люди,
И залпы тысячи орудий
Слились в протяжный вой…
В ходе сражения Багратион и Барклай, напрочь забыв прошлые обиды и недоразумения, не считаясь ни с формальным подчинением частей, ни с границами полос армий, были едины в стремлении — выстояв, победить!
