Олег Смирнов - Эшелон (Дилогия - 1)
- Коля, ты все еще стоишь? А я уже взяла сыр.
Коля? А тот - Саша. Хорошо, что не обратился, был бы конфуз. Но похож. Хотя, впрочем, не совсем, ежели разобраться.
У Бальчугова, помнится, родимое пятно на скуле, у этого нету.
К тому же Бальчугов, помнится, пониже росточком, этот долговяз.
Григорий Петрович сунул в сетку-авоську покупки и вышел из магазина. Впереди мелькнула и скрылась за углом шапка-пирожок того человека, которого он принял за Бальчугова. Подымаясь в лифте, подумал: "Жаль, что это был не Саша Бальчугов". И следом подумал: "Надо бы и сахарку подкупить, пу да ладно, не все враз, и так поистратился". А он не нарком, он пенсионер, лишних денег нету.
В прихожей он сказал себе:
- Разденемся, разуемся, выложим покупочки...
Повесил сетку на вешалку, стал снимать ушанку, шубу, развязывать шарф, облокотился о столик, чтобы стащить боты. На столике стоял телефон черный, старый, потускневший, с трещинкой на трубке, с забахромившимся шнуром.
- А теперь посидим, дочитаем газетку...
Григорий Петрович нацепил очки, развернул полосы и увидел - будто сквозь газетный лист - телефон на столике в прихожей. Он опустил газету и воочию увидел из комнаты телефонный аппарат. Черный аппарат на палевом столике. И в следующий миг понял: он будет звонить Бальчугову. Голова гудела, руки, державшие газету, подрагивали, ноги как бы приросли к полу. Будет звонить. Для чего? Толком сам не знает. Но - позвонит, это неизбежно.
Давно он не звонил никому из своих друзей. Вернее, знакомых, потому что настоящих друзей у него, вероятно, никогда не было.
Как-то так получалось: и попадались отличные, славные люди, да накоротке сойтись с ними не мог, приобретал скорее приятелей, не друзей.
А когда кому звонил из приятелей - подзабыл. Раньше перезванивались, теперь же нет. И ему не звонят, и он не звонит. Вообще телефон по неделям безмолвствует. Разве что по ошибке оживет: "Это база? Позовите Матильду". Или: "Справочная? С какого вокзала ехать на Пензу?" И сам Григорий Петрович звонит лишь по делу: в райсобес - насчет пенсии, в магазин - есть ли сосиски, в жилконтору - кран починить или еще что.
Сейчас позвонит просто так. Привет, мол, старина, сколько лет, сколько зим, извини, мол, за беспокойство, со здоровьишком как, желаю сил, бодрости и долголетия. Удивится Бальчугов, наверно:
столько молчал - и вдруг надумал звякнуть. Но с другой стороны, что же, не мог Саша набрать его номер, это запросто делается.
Следовательно, обоюдная вина.
Ступая слишком отяжеленно и грузно для своего сухощавого, костистого тела, Григорий Петрович подошел к столику, снял телефонную трубку с рычажков и, глядя в записную книжку с номерами, крутанул диск.
- Алло, - сказал он. - Это квартира Бальчуговых?
- Нет, - ответили ему, и он положил трубку.
Ошибся. Не туда попал. Наберем еще разок. И опять ему сказали, что это не квартира Бальчуговых.
- А что же?
- Квартира Тавровских. Но погодите, не вешайте трубку...
Раньше тут, до нас, жили Бальчуговы. Переехали на Плющиху.
Запишите их телефон...
Григорий Петрович отыскал карандаш, приготовился записывать и спросил:
- Давно переехали?
- Порядочно. Так слушайте...
Карандаш царапал бумагу, цифры писались вкривь и вкось.
Перебрались Бальчуговы, сменили жилье. Ладно, позвонит по новому телефону.
Ему отозвался низкий женский голос:
- Алло?
- Здравствуйте, - сказал он. - Кто это?
- Допустим, Алевтина Сергеевна.
Алевтина Сергеевна? Жена? У Саши была жена, но как ее зовут, позабыл, хоть убей. Сказал:
- А можно Александра Евгеньевича?
В трубке помолчали, и он повторил:
- Александра Евгеньевича можно?
- А кто спрашивает?
- Семенов-Верниковский. Это его старый знакомый...
- Я не смогу позвать Александра Евгеньевича и для старого знакомого.
- Почему? Он болен?
- Он умер. Позапрошлой осенью. Разрыв сердца.
- Простите, - пробормотал Григорий Петрович. - Вы жена?
- Жена.
- Простите. До свиданья.
- Прощайте.
Григорий Петрович не двигаясь сидел на пуфе у столика, вытирал платком испарину со лба. Справился о здоровье, вот так пожелал сил и бодростп. Саша Бальчугов умер. От разрыва сердца.
В позапрошлую осень.
Наверно, был листопад, дул ветер, желтые, скользкие от дождя листья сыпали с деревьев на автомашину с ало-черной материей по бортам, в машине гроб и кучка родных - нынче так хоронят, механизированно, в темпе, без лишних людей и без медлительных процессий.
Наверно, в гробу Саша лежал спокойный, смирный, а в жизни это был огонь человек. По Театру Мейерхольда его помню. Загорался спектаклем, режиссером, актерами, публикой, на сцене разве что на голове не ходил, вне сцены - бесконечные добрые деяния: что-то для кого-то просил, требовал, добивался. И за меня вечно хлопотал: роль в новой пьесе, жилье, надбавка жалованья, путевка на курорт... А то было: нету у меня сносного пальто, Саша свое отдает, попробуй не принять подарка - взрыв, вулкан, - а сам после в плащишке прозябал. Благородная, бескорыстная душа... Да, помнится, и псевдоним мне Саша сочинил, СеменовВерниковский - это благодаря ему. Был младше меня, а опекал, будто старший. И не одного меня опекал... Впоследствии разошлись по разным труппам, все дальше, дальше, так далеко, что и перезваниваться перестали, пенсионники. А два последних года Саша, если бы и захотел, не мог уже позвонить: с кладбища не позвонишь.
В висках и затылке гудело, и сквозь этот гул временами жалом покалывало и в виски, и в темя. Нужно было прилечь, отдохнуть, успокоиться. Но вместо того чтобы прилечь и успокоиться, Григорий Петрович начал, мусля, перелистывать записную книжицу, искать что-то средь телефонных номеров.
"Ксенофонтов В. К.". Так. Это то, что требуется. Ксенофонтов Виктор Константинович. Играли некогда в труппе Завадского.
Когда последний раз виделись? Христос его знает. Когда последний раз перезванивались? Да-а, нескладно. Не видишь, не звонишь и - хлоп, узнаешь: похоронен. Нежданно, нелепо. Как с Сашей Бальчуговым. Крепыш был, огонь человек, моложе меня - и на тебе, разрыв сердца.
Виктор живет в Марьиной роще, а Саша жил на Арбате, затем перебрался на Плющиху. Знает ли Виктор о Сашиной смерти?
Ведь они тоже были близко знакомы и работали вместе, у того же Таирова. Не знает - я сообщу. И словно сниму с себя часть скорбной ноши.
- Звякнем Вите, потолкуем, - сказал Григорий Петрович, не трогая трубку.
Конечно, я сообщу ему о Сашиной смерти. Как воспримет это Витя? Вообще-то он хохотун, анекдотчик, бабник. Откалывал коленца. И как не откалывать: гвардеец, красавец. И - несомненный талант. Не то что я. Десятки лет проработал в театре, играл и ведущие роли, а до сей поры не уверен: по своей ли стезе пошел, не бездарь ли? И по театрам меня мотало, как пушинку ветром, все оттого же: не ярко светил. Витя же Ксенофонтов светил ослепительно, публика его боготворила, газеты комплиментничалп. Заслуженного получил. Да я б ему и народного дал. А вот мне ни фига не дали, хотя представлялся к заслуженному. Может, и правильно, что не получил. Рядовой актер, как ни финти. Но и рядовому актеру расстаться с театром свыше сил, я расстался по возрасту: проводили на отдых, на пенсию. И успокоился я постепенно, не скучаю по театру, живу себе.
