Евгений Нилов - Зелинский
Профессор Тимирязев открыто выступал в печати с требованиями свободы совести, слова и собраний. Полиция преследовала прогрессивного ученого.
На события 9 января — Кровавое воскресенье — Москва ответила взрывом негодования. Ленин писал: «Да, урок был великий! Русский пролетариат не забудет этого урока. Самые неподготовленные, самые отсталые слои рабочего класса, наивно верившие в царя и искренне желавшие мирно передать «самому царю» просьбы измученного народа, все они получили урок от военной силы, руководимой царем…»
Началась всеобщая забастовка. В Москву вводили дополнительные войсковые части.
Эти тревожные дни совпали со 150-летием. Московского университета. Празднование юбилея было запрещено. Начальство боялось политического взрыва среди студентов.
Студенчество теперь стало другим, чем было в 80-х и 90-х годах. Учащиеся высших учебных заведений были объединены единым центром, в который входили пропагандисты и представитель Московского комитета РСДРП. Студенческое движение под знаменем революционной социал-демократии стало бороться не за узкоуниверситетские права, а за общеполитические лозунги.
События развивались. Произошли разгром русской эскадры при Цусиме, стачка иваново-вознесенских текстильщиков. Броненосец «Потемкин» поднял красное знамя. На все это в Москве сейчас же откликались рабочие, общественность, студенчество.
Осень принесла «Булыгинскую думу», всеобщую забастовку и — 17 октября — царский манифест о «даровании конституции».
На следующий день после царского манифеста на улицы Москвы вышла «черная сотня», начались погромы, убийства и аресты. Злодеяния лабазников, мясников и переодетых жандармов были остановлены вооруженными отрядами рабочих, в которые вливались и студенты Московского университета.
Лучшие люди не могли стоять в стороне. Не отстранился от помощи революции и профессор Зелинский. В критические моменты, когда в здание университета врывалась полиция, те, кому грозил арест, стучались в двери химической лаборатории. Ни о чем не расспрашивая, профессор Зелинский заботливо провожал их внутренним ходом из кабинета лаборатории в свою квартиру. А там, уже по одному, осторожно их выпускала Раиса Ивановна.
Все это время Раиса Ивановна готовилась укладывать вещи, съезжать с казенной квартиры. Она ждала, что с Николаем Дмитриевичем расправятся, как с неугодным начальству профессором, и ему придется покинуть университет, а может быть, и Москву.
Но страхи ее оказались напрасными. Нарастание общего революционного движения заставило царское правительство пойти на некоторые уступки и предоставить университетам «автономию».
«Автономия» университетам, как и все свободы, дарованные Николаем Вторым, оказалась обманом. Революция 1905 года окончилась поражением. Революционные силы временно отступили. В университете настало затишье.
В конце 1905 года умер Иван Михайлович Сеченов. Уже совсем больной, он следил за событиями и приветствовал первую российскую революцию. Николай Дмитриевич присутствовал на похоронах Сеченова. Было невыразимо грустно хоронить учителя, друга, великого ученого. Эту смерть тяжело переживали все старые друзья, особенно Климент Аркадьевич Тимирязев.
Когда уходили с кладбища, Тимирязев сказал Николаю Дмитриевичу:
— Знаете, какие последние слова довелось мне услышать от Ивана Михайловича? «Надо работать, работать, работать».
Зелинский вспомнил свои беседы с Сеченовым, как тот всегда учил его этому же. Тимирязев продолжал:
— Он оставил завет могучего поколения, сходящего со сцены, грядущим.
О Тимирязеве, талантливом русском естествоиспытателе, Зелинский слышал еще в старших классах гимназии, читал его статьи, книги и ставил его в один ряд с Сеченовым, Мечниковым, Ковалевским. В Москве профессор Зелинский и профессор Тимирязев стали коллегами, вели научную и педагогическую работу на одном факультете.
Между этими учеными было много общего, хотя они, конечно, не замечали этого. К. А. Тимирязев считал, что наука должна служить народу. Он говорил: «Избранники, занимающиеся наукой, должны смотреть на знание как на доверенное им сокровище, составляющее собственность всего народа».
Н. Д. Зелинский высказывал мысль: «Знание — действительно сила, но только если оно служит благородным целям». Он никогда не замыкался в своей лаборатории, восставал против взгляда «наука для науки», стремился к практическому использованию своих открытий, вел большую работу по популяризации научных знаний.
Оба ученых выступали против идеалистических тенденций в изучении природы, боролись с действиями чиновников от науки, тормозящих живое дело.
Они не были личными друзьями, но молодой ученый с большим уважением относился к старшему, прислушивался к его словам, приглядывался к методам работы. Тимирязев тоже с симпатией относился к Зелинскому.
Личным другом Зелинского стал в эти годы профессор того же естественного отделения Владимир Иванович Вернадский.
С первых дней поступления в Московский университет Николай Дмитриевич поспешил встретиться с Вернадским, которого знал и раньше, но не близко. К этому побуждал его интерес к геохимии и стремление вести работу по исследованию вопроса о происхождении нефти совместно с геологами.
Вернадского и Зелинского связывала еще общая дружба с Михаилом Александровичем Мензбиром. «Наш триумвират», — шутя говорили о них университетские товарищи. Дружба этих трех ученых прошла через всю их жизнь. В 1932 году, во время тяжелой болезни Мензбира, Зелинский писал Вернадскому: «…очень тяжело мне, грустно чувствовать, что могу потерять близкого и столь любимого мною друга».
Мензбир, профессор зоологии, пользовался большим уважением студентов. Он выступал как последовательный проповедник учения Дарвина. Был он человек высокопринципиальный. Это роднило его с Зелинским.
Андрей Белый так характеризует Мензбира в своих воспоминаниях:
«Он — сама научная честность, брезгливо отмежевывающийся от эффектов, сведения счетов, дешевого политиканства и прочего…»
Дружеские отношения связывали Николая Дмитриевича с профессором физики Николаем Алексеевичем Умовым.
Их знакомство началось с давних лет, с юношеской поры Зелинского. Они встретились в Новороссийском университете. Умов-преподаватель заметил любознательного студента. Потом пришли годы совместной работы в том же университете. В Москву оба ученых перевелись в одном и том же 1893 году, и тут их объединили общность взглядов и общие друзья.
К этому времени относится и начало дружбы Николая Дмитриевича с Сергеем Алексеевичем Чаплыгиным, талантливым учеником профессора Н. Е. Жуковского. С. А. Чаплыгин тоже поступил в университет в 1893 году в качестве приват-доцента, а с 1903 года стал профессором кафедры прикладной математики. Сблизила обоих профессоров совместная работа на Высших женских курсах, где Николай Дмитриевич читал химию, а С. А. Чаплыгин с 1905 года был их бессменным директором.
