Н. Холодковский - Гёте. Его жизнь и литературная деятельность
Драмы Гёте большей частью не сценичны, страдают отсутствием драматического движения, монологи действующих лиц слишком длинны и требуют от слушателя чересчур напряженного внимания. Причиной этого является стремление Гёте выразить преимущественно внутреннюю душевную жизнь своих героев, то есть и в драмах он остается по преимуществу лириком. Это происходит, впрочем, не от неспособности Гёте сообщать драматическое движение своим трагедиям. Как драматург он, конечно, вообще не может быть поставлен рядом с Шекспиром, но некоторые сцены и пьесы его показывают, что он мог бы развернуть свой драматургический талант в гораздо большей степени, чем сделал это в «Ифигении», «Эгмонте», «Tacco». Заключительная сцена первой части «Фауста» (Маргарита в тюрьме), по единогласному свидетельству критиков, полна драматической жизни и трагизмом своим производит такое потрясающее впечатление, что ее можно поставить рядом с лучшими драматическими сценами Шекспира. Драма «Клавиго», которую критика ставит не высоко в эстетическом отношении, отличается зато ясностью и сценичностью; пьеса легко читается и еще легче смотрится на сцене. Очевидно, Гёте не столько не мог, сколько не желал быть писателем для театра. Медленное развитие действия, обилие лирических и иных отступлений, а также чересчур длинные описания разных подробностей характерны также и для романов Гёте. Наиболее лирический роман – «Страдания юного Вертера» – отличается также сентиментальностью. Другие романы нашего поэта гораздо более спокойны и чрезвычайно реалистичны, в особенности «Вильгельм Мейстер», то есть, собственно, его первая часть («Годы странствий»). В эпической поэзии Гёте показал себя замечательным мастером, написав «Германа и Доротею». Словом, он обнаружил громадный талант во всех родах изящной литературы, но, повторяем, наивысший – в лирической поэзии. Как романист и драматург он имеет много слабых сторон, как лирик – он безукоризнен и недосягаем.
В нашем кратком очерке мы не можем излагать содержания отдельных произведений Гёте; кто желает ближе познакомиться с ними и с критикой их, того мы отсылаем прямо к сочинениям великого поэта и к тем литературным источникам, которые указаны в предисловии к настоящей биографии. Здесь же мы ограничимся некоторыми замечаниями о капитальнейшем из произведений Гёте – о «Фаусте», и не только потому, что это произведение – лучший драгоценный камень в великолепной короне царя поэтов, но и потому что «Фауст» имеет громадное биографическое значение, на которое нельзя не обратить внимания в жизнеописании Гёте.
В литературе всех времен и народов не найдется другого произведения, которое так тесно было бы связано с жизнью автора, как «Фауст» Гёте. «Фауст», можно сказать, рос, развивался, совершенствовался и состарился вместе с поэтом. Еще ребенком, бегая по улицам Франкфурта и покупая книжки у букинистов, познакомился Гёте с легендой о «Фаусте», а странствующие комедианты, представляя кукольную комедию о докторе-чародее (как у нас на улицах представляют «Петрушку»), придали этой легенде в глазах юного поэта еще больше интереса и образности. В студенческие свои годы Гёте, как мы видели, чрезвычайно много думал о фабуле этой кукольной комедии, которая привлекала его тем более, что в стремлениях Фауста он находил много общего со своими собственными стремлениями. Как Фауст, он стремился к неограниченному знанию; как Фауст, он занимался всевозможными науками, не исключая даже магии и алхимии, которыми он одно время сильно увлекался под влиянием девицы Клетенберг и ее приятеля врача. Изображение любви Фауста к Маргарите обязано своей живостью сердечным волнениям, которыми так богата была жизнь молодого Гёте; имя Гретхен он заимствовал из истории своей первой любви, в нравственном облике Маргариты запечатлелись, по-видимому, черты Фридерики. Как Гёте, сперва вращавшийся в среде студентов и бюргеров, впоследствии вступил в большой свет, переселившись в Веймар, так и Фауст, ознакомившись с волнениями «малого света», появляется при дворе императора; как Гёте бежит от туманного немецкого романтизма и ищет возрождения под ясным небом Италии, так и Фауст отправляется в Грецию отыскивать царицу красоты – Елену. Конечный жизненный идеал Гёте и Фауста, как читатель мог убедиться из вышеприведенных выписок, один и тот же. Словом, между стремлениями, характером и убеждениями героя поэмы и автора ее существует полный параллелизм.
Начав «Фауста» двадцати с небольшим лет от роду, Гёте окончил его менее чем за год до своей смерти; другими словами, эта колоссальная драматическая поэма создавалась понемногу и с большими перерывами в течение шестидесяти лет. Понятно, что связь разных сцен ее, написанных в разное время, не всегда достаточно ясна и непринужденна и что сцены эти не все одинакового достоинства. Отсюда не следует, однако, что в «Фаусте» отсутствует общий план, что вторая часть его, как утверждают многие, представляет нечто совершенно отдельное от первой. Нет сомнения, что план поэмы подвергался с течением времени детальным изменениям, что когда Гёте писал первые сцены, то, как Пушкин в своем «Онегине», «даль свободного романа, как сквозь магический кристалл, еще неясно различал»; но с другой стороны, по совершенно справедливому замечанию Фихоффа, «вполне достоверно, что прежде чем первая часть была окончена, Гёте уже ясно представлял себе дальнейший жизненный путь Фауста и развязку поэмы». Развязка эта предрешена уже в «Прологе на небе» и в некоторых местах первой части, как это можно доказать при подробном разборе «Фауста». Будучи связана с первой частью единством плана, вторая часть заключает в себе высказанное в предсмертном монологе «Фауста» решение жизненной проблемы, которая в первой части только поставлена. Поэтому первая часть без второй представляет лишь отрывок; но отрывок этот по своему художественному достоинству стоит в общем заметно выше второй части, носящей на себе явственный отпечаток старости поэта. Правда, и во второй части есть места, неподражаемые по силе и красоте, а с другой стороны, и первая часть не свободна от недостатков, более всего портящих вторую: она не лишена местами весьма туманного символизма и вставок, совершенно посторонних целям поэмы. Так, в первой части находится интермедия «Сон в Вальпургиеву ночь», представляющая собой группу эпиграмм, не вошедших в сборник «Ксении». Гёте не знал, куда девать эти эпиграммы и решился наконец включить их в «Фауста». Вторая часть, впрочем, гораздо более первой грешит подобными посторонними включениями. При чтении надо уметь отделять их от сути, и это-то и составляет одно из существенных затруднений в понимании второй части «Фауста». До какой степени Гёте иногда злоупотреблял этим бесцеремонным и противохудожественным приемом, показывает история возникновения романа «Годы странствий Вильгельма Мейстера». Роман этот составился из ряда мелких повестей, написанных в разное время; сперва эти повести были кое-как соединены общей нитью, но потом Гёте прибавил к ним еще массу всевозможного материала, чтобы не пропали даром разные недоделанные вещи, сохранявшиеся в его архиве. Таким образом возникла рукопись, которую Гёте предположил распределить в три тома; но при печатании оказалось, что рукопись была переписана слишком разгонисто, так что два последних тома вышли бы слишком тощи. Тогда Гёте, не долго думая, собрал еще листов на шесть-на восемь всяких обрывков (разные мелкие заметки, изречения и т. п.) и составил из них две главы, которые и приклеил к своему роману для утолщения его. Получилось Бог знает что; публика недоумевала и сердилась, а Гёте смеялся. Эта история наглядно показывает, как мало дорожил он мнением публики.
