Александр Ханин - Рота, подъем!
А вот отношения с солдатами стали далеко не лучшими. При любой возможности среднеазиаты меня цепляли, то норовили толкнуть сзади, то подставить мне подножку, и, когда я резко оборачивался, стараясь сделать худое лицо пострашнее, дружно смотрели, не мигая, своими раскосыми глазами за моей реакцией.
– Чего, писарь? Что случилось, споткнулся?
Их обида была понятна. В то время, когда они бегали по полосе препятствий, ползали в пыли и грязи, осваивали боевую технику и стояли в нарядах, я в тепле и при свете настольной лампы печатал на печатной машинке командиру роты, замполиту, зампотеху непонятные для солдатского ума документы. Выходя в расположение и ощущая взгляды сослуживцев, я ощущал себя не в своей тарелке. Несмотря на то, что мне было неплохо в физическом смысле, морально меня давило. Особенно это пробивалось, когда я видел стертые от марш-бросков и муштры каблуки сапог или слышал рассказы о разбрасывании гранат или когда солдаты соседнего взвода громко переспрашивали, демонстрируя, что
"оглохли" при стрельбе с гранатомета или просто огрызались:
– Ты с наше послужи, порох понюхай.
Мои вялые попытки предложить поехать в поле со всеми ротный пресекал, но однажды сам сказал:
– Надо бы и тебе для разнообразия выехать на "директрису". Завтра поедешь в поле со всеми.
В ожидании завтрашнего дня я зашел в канцелярию, где сидели сержанты.
Полторы тысячи человек, располагавшихся в двух четырехэтажных корпусах казармы, демонстрировали собой весь спектр многонациональной страны социалистического строя. Представители
Средней Азии занимали большей частью учебные роты водителей или наводчиков-операторов. Командирские роты, где обучали будущих командиров отделений, старались комплектовать, в первую очередь, из граждан славянских республик, но и тут не обходилось без представителей других народов и народностей, населявших просторы великой, могучей, необъятной страны.
Все межнациональные проблемы, усугубленные армейскими взаимоотношениями, которые обходили стороной газеты, проявлялись в казармах в полной мере, выплескивая в лицо всю горечь и обиду, собранную за время службы.
Одним из замкомвзводов роты, которые ждали увольнения в запас, был гвардии старший сержант Аврумян. Черноволосый, широкоплечий представитель Армении, коренной ереванец, обладал хорошим чувством юмора, играл на гитаре и не сильно придирался к солдатам, может быть, потому, что сам помнил свою солдатско-курсантскую молодость, а может быть потому, что считал это занятие ниже своего достоинства.
Как и большинство "дембелей", увольняющихся в запас, Аврумян подготовил дембельский альбом, в котором было не так много фотографий, как рисунков, именуемых кальками, художественно созданных умельцами роты. Но, чтобы выглядеть еще более солидно,
Аврумян сделал значок, который должен был повествовать о тяжелых буднях, проведенных им в Советской Армии. Значок выглядел, как танк, помещенный в центр красной звезды, располагавшейся на солнце, и вся эта собранная и склеенная конструкция была прицеплена на ленточку непонятного образца и вида. Выглядело это украшение солидно и одновременно по-детски. Аврумян, как ребенок, очень радовался только что завершенной работе и показывал в канцелярии всем, в том числе и мне, этот значок, который он собирался прикрепить над положенными армейскими знаками. Гордо нацепив придумку на грудь, он вертелся перед нами, когда дверь открылась, и в канцелярию вошел лейтенант
Салюткин. Салюткин не обладал большим уважением среди солдат и сержантов, но являлся офицером, что требовало от младших по званию соблюдения субординации.
– Чего это у тебя? Орден? – спросил лейтенант.
– Медаль за потерянные два года жизни, – смеясь, ответил Аврумян.
– Да за медали люди головы клали, а ты… – в упор подскочил к нему Салюткин.
Выглядело это смешно. Салюткин, рост которого с трудом доходил до метра семидесяти двух, выглядел сморчком против высокого, широкоплечего кандидата в мастера спорта по боксу.
– Ты оборзел, сержантик? – взвизгнул Салюткин. – Окабанел? В рыло хочешь?
– Попробуй, – насел на него всей своей массой армянин.
– Ты забыл, кто тут старший? Не ловишь, кто старше по званию, должности, возрасту и сроку службы? – выдал взводный явно неуставную фразу.
– Кто из нас дольше прослужил еще подсчитать надо, – насупился
Аврумян, подчеркивая маленький срок службы только что окончившего училище лейтенанта. – А будешь лезть, сам получишь в рыло.
– Что?? – завизжал Салюткин. – Всем выйти! Выйти вон!
Неторопливо мы ретировались из канцелярии. Но ненадолго. Через пару тихих толчков, которые были слышны в коридоре, дверь резко распахнулась. Салюткин, успевший удержаться в проеме двери при предыдущем ударе, буквально вылетел к двери запертого туалета, находящегося напротив канцелярии, при профессионально проведенном полученном в грудь ударе боксера.
Все, кто стояли в коридоре, дружно повисли на Аврумяне, который был в ярости и следующим ударом просто убил бы молодого, но глупого лейтенанта.
– Дурак, ара, оставь его.
– Не на дембель пойдешь, а в дизель.
– Не трожь дурака, посадит, – сыпалось со всех сторон.
– Пустите, я его на клочки порву, – рвался замкомвзвода, на груди которого болталась только мятая ленточка от медальки. Это и было причиной его злости. Салюткин успел сорвать с него саму конструкцию, чем вывел ереванца из себя.
Салюткин, видя, что армянина не отпускают, пообещав отомстить, позорно ретировался из расположения роты. Все понемногу успокоились и пошли спать, обсуждая случившееся.
Утренний подъем означал, что я еду со всеми на "директрису".
"Директриса – это такая крыса, которая бегает по углам и делит угол пополам", – вспоминал я со школы выученную шутку.
Армейской директрисой оказалось большое поле, которое было размечено для стрельбы с боевых машин пехоты, бронетранспортеров из автоматов, пулеметов, снайперских винтовок, в общем, всего, что было в распоряжении мотострелкового полка. Стрелять нам не дали. Мы бегали, ползали, одевали и снимали противогазы и средства химзащиты.
Пыли и грязи я наглотался вдоволь и уже сожалел о том, что напросился в поле, мечтая только о возвращении в казарму, где можно было вымыть лицо и руки и забраться в тихую комнату канцелярии роты.
Моим мечтам в этот день не дано было сбыться. Нам объявили, что мы не возвращаемся в часть, а остаемся ночевать в еще защищающих от дождя, но уже начинающих разваливаться одноэтажных казармах на краю директрисы. Казармы были ужасны. В большинстве своем отсутствовали подушки, у некоторых не было в помине и одеял. Блохи кусали за ноги, а по полу бегали давно живущие тут тараканы. Офицеры, не выбрав, кто остается с нами, поочередно исчезали и, в результате, все укатили по домам. Два сержанта поставили две койки в отдельной комнате и через пару часов появились с визжащими подругами. Как только я смог на секунду отключиться от того, что блохи сожрут меня к утру, я тут же провалился в сон. Ни скрип кроватей в помещении, где сержанты развлекались с девахами, ни храп, ни запах потных портянок не мог меня разбудить. Проснулся я от холода еще до команды "Подъем".
