Илья Константиновский - Караджале
Отсюда, разумеется, еще очень далеко до поспешного вывода, к которому пришел один румынский исследователь: Караджале-де рисует счастливый мир. Жизнь, которую показал Караджале, трудно назвать счастливой, мир его комедий не похож на рай. Тут был прав Геря и не правы все те, кто воспринимал Караджале как поставщика увеселительных представлений.
Геря писал, что сила «Потерянного письма» состоит в том, что после того, как зритель вдоволь посмеялся, ему же хочется «плакать, кричать от боли, стиснув зубы и сжимая кулаки от ярости». Но мы знаем, что иногда и смех — способ выражения тоски и безнадежности. Бывает, что смех означает потерю всякой надежды.
По мнению Геря, каждая из пьес Караджале рисует какой-нибудь аспект «скандального положения вещей». Не только скандального, но и абсурдного, ненормального, нелогичного, фантастического — добавим мы. В перспективе прошедших лет это лучше видно, чем во времена Геря. Одна из самых поразительных черт Караджале состоит в том, что за много десятилетий до рождения так называемой «литературы абсурда» он сумел не только изобразить глубокий разлад между своими героями и окружающей их жизнью, ставящей людей в анормальные, алогичные и абсурдные положения, — Караджале показал и причины этого явления. Для него не существовало таинственных, непонятых и не могущих быть понятыми сил, вершащих человеческими судьбами. Караджале знает, что причины хаоса, алогизма, абсурда человеческих поступков кроются в общественном механизме, в неправильном и несправедливом общественном устройстве.
Караджалевские комедии, созданные в конце прошлого столетия, более глубокое и оригинальное явление, чем очень многие произведения из нашумевшего репертуара современного «театра абсурда». Это объясняет и неожиданный на первый взгляд отклик, который вызывают караджалевские комедии сегодня в буржуазных странах, как будто совершенно не похожих на старую Румынию, — всюду, где общественное устройство сохранило и даже гипертрофировало элементы, свойственные порочному в самой основе общественному механизму, комедии Караджале звучат как актуальные произведения.
Но кем же был сам Караджале? Веселым человеком, который умел писать только смешно? Или сатириком, который стремился смехом и шуткой улучшить мир?
Период, когда Караджале создавал свой театр, годы его отважных творческих взлетов были для него и годами поражений и разочарований. «Счастье и юмор, — писал румынский драматург Михаил Себастиан, рисуя портрет Караджале, — не всегда идут рука об руку… Какую драму представляет иногда собою жизнь писателя, пишущего комедии».
В годы написания своих знаменитых комедий Караджале, пережив тяжелые огорчения, но не раскаявшийся, надел на себя маску, которую он будет нести до конца жизни.
III. Драма жизни
ПОРТРЕТ И МАСКА
До нас не дошла ни одна фотография, которая показала бы нам смеющегося Караджале. Лицо автора комедий, вызывающих бурный смех, всегда очень серьезно. Напряженное, окаменевшее лицо, похожее на маску. Караджале носит длинные усы, слегка закрученные кверху. У него большие, темные, глубоко посаженные глаза. Взгляд острый, пронзительный. Приняв окончательное свое выражение к тридцати годам, это лицо будет меняться столь же мало, как и характер Караджале. Появится пенсне, сквозь которое будет проникать все тот же серьезный, пронзительный взгляд.
Но все, абсолютно все воспоминания современников противоречат этому портрету. В период написания своих комедий Караджале уже заметная личность в литературном и артистическом мире. Он доказал свои творческие возможности — он автор пьес, памфлетов, серьезных критических исследований. Как и в юношеские годы, проведенные в бухарестских редакциях, он продолжает жить на людях. У него нет тайн, он не уединяется даже для творческого труда. Он общителен, живет и работает как бы на подмостках жизни, которую сам часто сравнивает с театром. И как у всех подлинных актеров, образ, видимый на сцене, не соответствует внутреннему облику того, кто его создал.
«Разные маски — одна пьеса», — говорил поэт Михаил Эминеску. Караджале сам создал себе маску, в соответствии со своим характером и взглядами на жизнь. Она была естественно приспособлена и к действию «пьесы», которую Караджале не сочинил сам. Опыт жизни показывал, что ему не преодолеть распорядка действия, зависящего всецело от времени.
К тридцати годам Караджале — энергичный, страстный и как будто неутомимо веселый человек. Современники уверяют, что даже нельзя себе представить нечто более веселое, чем присутствие Караджале. Все в нем шумно: походка, движения, хорошо натренированный актерский голос и особенно смех, громкий и раскатистый.
Но почему же на фотографии мы видим застывшее, окаменевшее лицо?
Потому что лицо Караджале, отвечает один из наиболее сведущих и оригинальных историков румынской литературы, Георге Калинеску, принадлежит к тому же типу, что и насмешливое лицо Вольтера; такие лица легко искажаются, малейшее душевное напряжение может привести к неожиданной разрядке — громкому плачу.
Что сказать по поводу этой характеристики, которая основана на очень хорошем знании жизни Караджале? Но ведь и другие точки зрения основаны на свидетельских показаниях очевидцев.
До нас дошло много воспоминаний о Караджале того времени — уничижительных и забавных, ядовитых и шутливых. Все они рисуют портрет человека веселого и легкомысленного, порой скандального, всегда несерьезного. Это скорее шаржи, данные с точки зрения завсегдатаев литературного кафе «Фиалковски», где Караджале проводил свои свободные часы. По мнению одних, тридцатилетний Караджале — невоспитанный грубиян. Он раздражает этих интеллектуалов и приводит в отчаяние барина Майореску на заседаниях «Жунимя» своими простонародными шутками. Другие считают, что Караджале такой же «магалажиу», как и его герои, он гроза метранпажей и типографских учеников, он ругается с ними на нецензурном языке магалы. Существуют портреты Караджале — хвастуна и мистификатора, Караджале — оригинала, стремящегося поразить современников своим поведением: в одной редакции его видели пишущим сидя верхом на «лошадке», сколоченной из старых досок.
Кем же был Караджале? Легкомысленным представителем литературной богемы времени, веселым эксцентриком, проводящим свои дни в кафе и пивных?
«Веселый человек? Нет. Очень грустный человек, за его шутками скрыто много боли».
Это слова писателя Александру Влахуца, который тоже неплохо знал Караджале и был его закадычным Другом. А вот зарисовка Барбу Делавранча, сделанная во время совместной поездки с Караджале из Бухареста в Яссы на празднество общества «Жунимя».
