Вольф Мессинг - Я - телепат
Все идет хорошо. Зрители добросовестно и дружелюоно пытаются разобраться в том, что я им показываю. Я не менее дружелюбно пытаюсь помочь им в этом…
И вдруг, в конце зала появляется почти шарообразная фигура самого большого здесь начальника. Все встают, приветствуя. А начальник, не отвечая на приветствия, кривит рот и скептически смотрит на меня.
— Ах, так, — мысленно говорю я, — не верите? Ну, так я заставлю Вас поверить — будете балериной, — а вслух добавляю:
— Вот Вы и будете моим индуктором.
И толстый начальник, по моему мысленному приказанию, вдруг нелепо начинает прыгать между рядами стульев, мимо своих опешивших подчиненных ко мне на сцену.
Будет неправильно, если я умолчу в этой книге о том, что нередко использовал гипноз для лечения психических болезней. Делал я это и в те далекие времена, когда абсолютно не знал ничего о сущности гипноза, не знал научных рекомендаций, руководствуясь лишь здравым смыслом. Возможно, что рассказанное мной встретит возражения специалистов, возможно, меня упрекнут в неправильных действиях, но что было, то было.
У одного польского графа началось очень странное заболевшие. Ему представилось, что в голове свили себе гнездо… голуби… сизари…
Обращались к врачам. Но у графа был трудный характер и лечиться он отказался: ему казалось, что его любыми средствами стремятся заманить на операцию, во время которой разрежут голову пополам. Тогда обратились ко мне.
Я не стал убеждать больного, обращаясь к его здравому смыслу, что в голове голуби жить не могут. Наоборот, я принес с собой на первую же встречу длинную блестящую трубу на треноге — вроде переносного телескопа — с какими-то колесиками и винтиками. Установил ее и посмотрел сквозь эту трубу на голову больного.
— Да, граф, — сказал я, — Вы правы. У Вас в голове — голубиное гнездо. И преогромное. Целая голубятня!
— А разве я сомневаюсь в этом? И день и ночь крыльями хлопают. А тут как-то к ним кошка забралась! Вот переполох был. Я думал, у меня голова лопнет.
— Могу выгнать Ваших ненормальных жильцов, и притом так, что они не вернутся.
— Буду весьма обязан.
Еще раз посмотрев в трубу, "пересчитав голубей'". «прикинув», как лучше их выгнать, я вернулся домой.
На другой день граф прислал за мной с раннего утра.
— Вывелись птенцы — голубята! — объявил он почти радостно.
Снова пошла в ход труба — кстати, в ней не было даже оптического стеклышка. Выведение птенцов было подтверждено.
На другой день была назначена решительная «чистка» графской головы — голубятни…
Заранее договорившись с родственниками графа, я провел в сад трех моих помощников с живыми голубями в руках. Завязав больному глаза, свел и его вниз. По моему знаку один из помощников выпустил голубя — я выстрелил перед лицом больного из пистолета. Затем, достав из кармана заранее подстреленного голубя, сунул ему в руку.
— Один готов, — сказал я. — Если бы я его не застрелил в воздухе, он мог бы вернуться. А теперь — шалишь! Все кончено!
Так повторялось еще два раза. Затем «выскочили» просто от страха перед выстрелами и новорожденные голуби. Потом я позволил больному снять с лица повязку и открыть глаза. Он собственноручно в моем присутствии закопал трупики бедных птичек под гигантским развесистым дубом в своем парке.
Голова у него оставалась чистой в течение нескольких лет, пока суть происходившего не раскрыл ему один близкий знакомый, полагая, что граф излечился навсегда. Узнав истину, тот с криком схватился за голову. Голуби с тех пор «жили» в ней до самой смерти. Думаю, средств вторично излечить его уже не было.
Что это? Шарлатанство? Нет, гипноз. Внушение. Просто я опустился до умственных способностей моего больного и средствами, доступными его пониманию, уничтожил его болезнь. Точнее, внушил ему, что он не болен. Человек поверил мне и мог бы оставаться здоровым до самой смерти.
Гипнозом же внушаю я отвращение к алкоголю, к папиросам и вообще к табачному дыму, к другим наркотикам.
Когда я внушал своим больным отвращение к алкоголю, я сам — месяцами! — не мог выносить даже слабых запахов спиртных напитков. Это отвращение к ним сначала охватывало всего меня. И уже после этого мог я его передать моим подопечным.
Когда назначенный мной период лечения кончается, я теряю отвращение к вину. Но излеченный мной человек его сохраняет на долгие годы. А там — все зависит от него самого.
Я много курю. Но когда идут сеансы внушения отвращения к табаку, бросаю курить и без судорог в теле не могу переносить самого слабого запаха папиросного дыма. Снова я закуриваю, только закончив цикл внушений.
Глава У. ЧТО Я МОГУ ЕЩЕ?
НЕПОСРЕДСТВЕННОЕ ПОЗНАНИЕ
Это самая трудная для меня глава. Все, о чем я писал раньше, могу объяснить, пусть не в деталях, но достаточно четко. И если иной раз моя точка зрения не совпадала с точкой зрения того или иного ученого, это не меняло сути дела: то ли, иное ли объяснение механизма моего искусства будет в конце концов принято наукой в качестве объективной истины, мне не очень важно. Важно для меня другое: убежденность, что этот материальный механизм будет найден.
А сейчас я должен перейти к группе явлений, четкое объяснение которым я сегодня предложить бессилен. Мало того, я не могу дать и нечеткого и сколь-либо сносного гипотетического их объяснения. Но не могу обойти их совсем, ибо это факты, а о них принято говорить, что это вещь упрямая. И еще я позволю себе последовать совету великого русского ученого Дмитрия Менделеева, сказавшего как-то относительно явлений, не укладывающихся в общепринятые рамки: "Их не должно игнорировать, а следует точно рассматривать, т. е. указать, что в них принадлежит к области всем известных естественных явлений, что к вымыслу и к галлюцинации, что к числу постыдных обманов, и, наконец, не принадлежит ли что-либо к разделу ныне необъяснимых явлений, совершающихся по неизвестным еще законам природы."
Речь пойдет об удивительном для меня самого умении. Начну с фактов.
Однажды, ешс в тридцатые годы, в Польше пришла ко мне на прием молодая женщина. Пришла, как к человеку, умеющему читать мысли, узнавать то, что скрыто от других. Она достала фотографию мужчины, несколько моложе ее по возрасту, имеющего явное родственное сходство с ней.
— Мой брат, — объяснила она. — Два года назад он уехал в Америку. За счастьем. И с тех пор — ни единого слова. Жив ли он? Можете ли Вы узнать?!
Я смотрю на карточку брата бедной женщины… Вот он, один из десятков и сотен тысяч несчастных, съеденных машиностроительным заводом Детройта или скотобойней Чикаго… И вдруг вижу его, словно сошедшего с карточки. Чуть вроде бы помолодевшего. В хорошем костюме. И говорю:
