Владимир Карпенко - Щорс
— Не вешай нос, командир, — успокаивая, хлопал по плечу Константин Лугинец. — Завтра все село набатом созовем! Митинг устроим. Видал нонче? Маху дали, народ весь не поместился…
— Так он чего сбежался? — оскалился весело старший Лугинец, Петро. — На циркачей глядеть с медведем.
— Не нужен пока митинг, — запротестовал горячо Квятек. — Бабченко выздоровеет, тогда уж… По селам надо клич бросить.
— И по селам… — согласился Константин; спохватившись, бурно запротестовал: — Нет и нет! Митинг сберем на площади. Что это… Народ истосковался по свободе, по революционному слову… Ты, например, тоже скажешь. Люди пускай увидят, услышат твой голос. А то вон как нонче… Тебя выбирают, а ты где-то в толпе застрял.
— О чем… сказать? — спросил Николай, отрываясь от своих нелегких дум.
— Как о чем? — удивился Лугинец. — О революции! Об отряде… Как будем воевать.
— Воевать?
Николай поднялся. За ним вскочил Зубов, поправляя на себе ремни. Это была, наверно, последняя капля, которая привела его в трезвость; вытягивая шею из ворота шинели, он переспросил, обводя сидевших ожесточившимся взглядом:
— Вы собираетесь воева-ать? Непохоже…
Внезапная перемена в командире даже такого завзятого говоруна, как Константин Лугинец, заставила сомкнуть рот; стягивал он на колени разбросанные вольно на лавке полы желтого нагольного полушубка. В маленьких глазах — удивление и оторопь.
— Воевать некому. Нет отряда, — жестко, отрывисто говорил Николай, будто рубил проволоку. — Солдаты нужны… чтобы воевать. Таковых пока нет. Есть кучка людей с винтовками. Уверен, приказов они не понимают. Митинговать — да-а… Идут с удовольствием. Голосуют. Не удивлюсь, если каждую маломальскую операцию боевую солдаты будут принимать или отвергать голосованием. Командиру при таком войске делать нечего. Я лично на таких условиях… работать не стану.
— Такое слишком, — развел руками Квятек, с усилием подбирая слова, чтобы не обидеть. — Вы еще без году час, как в должности…
— Потому и говорю, ставлю условие… Завтра буду уже приказывать.
— Нам?
— Да. Если вы считаете себя, товарищ Квятек, солдатом отряда.
Бледнели смуглые татарские скулы у поляка. Грозу отвел Константин Лугинец; застегнув полушубок, он с мальчишеским озорством шмякнул бараньей шапкой об стол.
— Так приказуй! Для того тебя и избрали…
Выгорела лампа дотла. Крутили фитиль, чертыхались, чихали от вонючей гари. А в комнате, оказывается, давно уже светло. Окна, взятые морозцем, ало пламенели от взошедшего где-то за Десной солнца. На диво быстро сошлись все на одном: формировать отряд. Сколачивать немедля, не теряя ни часа. Оккупанты уже курсируют через станцию Сновск, Гомель — Бахмач; не сегодня-завтра немецкие бронепоезда будут утюжить их ветку: Новозыбково — Новгород-Северский. В лесах, без железной дороги, без жилья, без всякого снабжения, создавать отряд будет трудно. Константин Лугинец внес предложение сочинить обращение к населению. Подхватили единодушно. За стол усадили Зубова; диктовали все сразу, обсуждали, видоизменяли. К утру подневольный писарь, запарившись, поставил последнюю точку.
Обращение Семеновского революционного отряда к рабочим и крестьянам о порядке приема в отряд 23 марта 1918 г.
Борьба за народную власть Советов на Украине продолжается. Всякий революционер должен взять винтовку, чтобы бороться за завоевания народа с Центральной радой, продавшей украинский народ германским империалистам.
В Семеновке формируется революционный партизанский отряд, ставящий своей целью борьбу за Советскую власть на Украине.
Сознавая, что только революционная дисциплина ведет к победе, организационная группа отряда выработала известные положения, и в отряд принимаются только лица, принявшие эти положения.
Каждый солдат отряда должен:
1. Безусловно повиноваться выборному начальнику.
2. Безропотно нести наряды и службы.
3. Не предъявлять никаких требований, потому что все, что возможно сделать, будет сделано.
4. Не употреблять спиртных напитков. За пьянство виновные исключаются из отряда с отобранием обмундирования и оружия.
5. За грабежи, мародерство и насилия — расстреляние. Материальные условия — обычные для Красной Армии. Запись производится на ст. Семеновка.
Организационная группа Семеновского крестьянского революционного партизанского отряда.
То, о чем Николай смутно догадывался, наблюдая со стороны в последние трое суток, нынче встало перед ним во весь рост. Оказалось, приказывать не так просто. Проводив исполкомовцев с обращением в ближние посады, сам нагрянул на вокзал. Эшелонов за ночь скопилось. Пестрее и толпа — много черного, моряков. Конечно, анархия — мать порядка. Из Новозыбкова. Это насторожило. До вчерашнего вечера всё катили из Новгорода-Северского. Пробился под вагонами в тупик, где стоял свой эшелон.
Пожалел, что не оставил при себе Зубова: его-то уж угадали бы в лицо. Семеновцы живут по домам; в теплушках — дальние, приезжие. В штабной обычно сидит дежурный от вербовочной комиссии. Сейчас замок. Во всем составе из трех-четырех труб схватывается дымок, пахнет варевом. Есть живые. Свернул за цистерну на стук. Белобрысый обросший верзила, в шинели, распояской, старательно выколупывал ломом доски из стены годного вагона, загнанного в тупик по нерадению.
— Бог в помощь.
— Спасибо на добром слове, мил человек, — отозвался он, смазывая рукавом со лба пот.
— Трудимся?
— Дровишек вот вышли…
— На дрова можно старые шпалы. Во-он валяются.
— Не, у нас «буржуйка». Модница, стерьва, не всякие дрова потребляет. Шпала, она вонь разводит, деготью курится.
— Придется, братец, потерпеть вонь… А доски эти укрепи обратно. Вагон еще послужит нам.
Из теплушки добродушный голос:
— Митрий, а Митрий? Уходи его по котелку… Чи не видишь кто?
Не внял белобрысый совету; свирепея из-под насупленных бровей глазами, пустился в словесную перепалку.
— Как же так? Оно ить революция нонче…
— От ее имени я и приказываю.
— Не-е, топай, господин хороший, и знать тя не знаю. Тут, могет, и расположение воинское какое… И быть не следует постороннему.
— Не посторонний я… Этой ночью избран командиром Семеновского отряда.
Видать, доводы собственные у белобрысого исчерпались; кося взглядом на открытую дверь вагона, он шумнул:
— Э, Тимоха, спрыгуй! Не чуешь, что ль?
— Тут я…
Из-за спины появился низкорослый солдат в засаленном ватнике и в валенках. Ступал мягко, вкрадчиво, вертел топор. Худое голощекое лицо, хрящеватый вислый нос и особенно округлые белесые глаза делали схожим его с какой-то степной хищной птицей. «А нет ли у него крыльев? — подумал усмешливо Николай, совершенно уверенный в том, что из вагона никто не спрыгивал, — держал дверь в поле зрения. — Может, на той стороне дыра?»
