Р. Сементковский - Антиох Кантемир. Его жизнь и литературная деятельность
Очень неблагодарным оказалось отечество по отношению к нему и в последние месяцы его жизни. Он умирал, а ему с трудом согласились дать отпуск, и, когда согласились, то лишь с условием соответственного вычета из жалованья за проведенное в отпуске время. О пособии и слышать не хотели, и Кантемиру даже угрожали, что если он будет болеть слишком долго, то его заменят другим дипломатом. С такой угрозой обращались к человеку, который неоднократно просился сам в отставку, жаждал
вернуться на родину и только мечтал об осуществлении давнишней своей надежды занять наиболее, быть может, свойственный ему пост – президента задуманной Петром Великим академии наук. Угроза эта, понятно, не могла напугать умиравшего Кантемира, но она должна была вызвать в нем весьма горькое чувство: все его заслуги были забыты в Петербурге, и те, на которых он возлагал наибольшие надежды в столь святом для него деле, в осуществлении цели его жизни, отворачивались от него в дни мучительной, смертельной болезни. Но Кантемир не жаловался: поистине трогательно его самоотречение, его стойкость в служении принципу, который он признавал верным. Его денежные дела пришли в полное расстройство вследствие постоянных задержек с высылкой причитавшегося ему жалования. Отпуск на поездку в Италию для излечения он получил только тогда, когда уже не мог им воспользоваться. Ему угрожали отставкой после всех значительных его заслуг, и тем не менее ни одной жалобы не срывалось с его уст: как глубоко должен бъш он верить в правоту своего дела, как высоко должен был он стоять над личными соображениями, чтобы безропотно перенести все эти удары судьбы и остаться верным себе до конца.
Физические страдания его были очень сильны, «уже пятьдесят дней сряду, – писал Кантемир, – весь день мучит меня резь в желудке, как скоро только крыло курицы съем, а всю ночь жар с кашлем, так что иногда и трех часов не сплю, и никто никакой помощи подать мне не может… Сверх других моих болезней, уже начинающие гнить мои легкие кусками выкашливаю». Но, несмотря на эти страдания, он не переставал заниматься, читал и исполнял все свои обязанности. Только за три дня до смерти он перестал работать, но у него хватило сил в Светлое Воскресенье прослушать обедню, причаститься и быть даже на второй день праздника у обедни. На третий день, 31 марта 1744 года, его не стало. Его друг, секретарь посольства Гросс, извещал двор о смерти Кантемира в следующих выражениях:
«Вашего императорского величества тайный советник и полномочный министр князь Антиох Дмитриевич Кантемир по долготерпенной жесточайшей болезни сначала в желудке и потом в груди напоследок, вчерась, т. е. 11 апреля (31 марта), в вечеру в восьмом часу переменил сие временное житие с вечным блаженством. Ваше императорское величество подлинно в нем изволили потерять верного раба и весьма искусного ученого министра. Здесь таким обще все его почитали».
Но если все его признавали просвещенным человеком, хорошим гражданином, замечательным дипломатом за границей, то, судя по вышеуказанным условиям, при каких он «переменил временное житие с вечным блаженством», нельзя думать, что взгляд этот разделялся в Петербурге. Даже когда он умер, к последней воле его отнеслись не особенно милостиво. Так, он выразил надежду, что, ввиду его неудовлетворительного материального положения, бренные останки его будут перевезены в Россию на казенный счет, как это практиковалось относительно других посланников. Поэтому он, следуя влечению своего доброго сердца, включил в завещание пункт такого содержания: «Ежели король французский по обыкновению пошлет по смерти моей к моей фамилии в обыкновенный подарок портрет свой, то оный продать и деньги (около 2400 рублей) употребить к прибавлению дохода какого-нибудь бедного госпиталя в Москве». Однако казна не только отказалась от уплаты долгов Кантемира, сделанных вследствие неуплаты ею самою около 20 тысяч рублей жалованья и по покрытии других расходов Кантемира на содержание посольства и исполнение разных казенных же поручений, но и решительно отвергла просьбу о доставлении его тела в Москву на казенный счет. Таким образом, прах его более года оставался в Париже и только благодаря заботливости сестры был перевезен в Москву, куда прибыл лишь в октябре 1745 года, и предан земле ночью, без всякого торжества, по желанию покойного в зимней церкви Николаевского греческого монастыря рядом с могилою его отца. Отметим тут же, что в настоящее время посетителям этой церкви отыскать могилу нашего первого сатирика очень трудно, потому что чугунные могильные плиты семьи Кантемиров застланы деревянным помостом, сделанным для богомольцев, не желающих смешиваться с толпою. Таким образом эти «аристократы» среди богомольцев попирают ногами прах того человека, который первым среди русских писателей возвысил громко голос в пользу равенства «пахаря и вельможи». Очевидно, и общество наше, гордящееся своими гражданскими чувствами, плохо ценит заслуги выдающихся личностей, если так небрежно относится даже к памяти того, кто первый указал на великое значение слова «гражданин».
Заключение
Мы старались вкратце охарактеризовать жизнь и деятельность Кантемира, отметить то, что представляется нам наиболее существенным, наиболее драгоценным и поучительным в трудах первого нашего классического писателя. Мы имеем полное право гордиться им. Кантемир как человек был личностью безусловно светлой. Трудно назвать других деятелей или писателей, которые в нравственном отношении могли бы быть поставлены выше него. Личная польза играла ничтожную роль во всей его жизни и деятельности. Он жил почти исключительно для пользы своего отечества; если к кому-нибудь можно применить древнее латинское изречение «Saluti publicae vixit totus»,[3] то именно к нему. Мы видели, как он даже в ранней молодости считал себя вправе заботиться о собственных интересах лишь настолько, насколько они совпадали с общественным благом. Кантемир всегда умел прощать своих личных врагов и пользовался данным ему природою талантом только во вред тем, кто забывал об общей пользе. Он был любящим сыном, примерным братом, хорошим человеком в полном значении этого слова. Интересы духа решительно преобладали в нем. Пламенная любовь к литературе и науке воодушевляли его в такое время, когда подавляющее большинство сограждан считали науку роскошью, а литературу – простой забавою. На словах Кантемир сам оправдывался перед своими согражданами в чрезмерном пристрастии к литературе, но на самом деле он жил исключительно для нее, признавал ее одним из самых могущественнейших орудий просвещения. Не менее глубока была и любовь его к отечеству. Для этой любви он также умел жертвовать своими личными интересами. По условию, заключенному между его отцом и Петром Великим, владетельные права над Молдавией должны были опять перейти к роду Кантемиров, как только эта страна будет отвоевана Россией у Турции. Следовательно, права князя на молдавский престол были бесспорны, и тем не менее он с жаром действовал в пользу мирных отношений с Турцией, когда этого требовали государственные интересы России, забывая и в этом случае о личных своих интересах: он был русским гражданином гораздо более, чем претендентом на молдавский престол. Верх его честолюбия заключался в том, чтобы стать президентом русской академии наук и на этом тогда единственном видном учебно-административном поприще содействовать успехам просвещения в России. Когда ему предложена была честь быть воспитателем малолетнего Ивана VI, он не уклонился от такой трудной обязанности – «гробницы своей свободы», как он сам выразился, – но почувствовал значительное облегчение, когда этот план расстроился… Словом, его ничем нельзя было соблазнить, никакие почести его не прельщали: уяснив себе свое прямое назначение служить отечеству словом, он ни на шаг не отступал от этого призвания, предпочитая такие служебные занятия, которые, как он думал, наиболее с ним мирились.
