Андрей Сахаров - Степан Разин
Около половины крестьян сидели на оброке — преимущественно в нечерноземных и северных губерниях. Вести здесь барщинное хозяйство в значительных размерах помещики не хотели — земли плохие, доход небольшой. Поэтому барская запашка занимала обычно 20—25 процентов земель. Крестьяне здесь больше занимались промыслами, на месте и в отход. Они пользовались, конечно, большей свободой, чем барщинный крестьянин. Вносили господину оброк, но непрерывный рост платежей (в 4—5 раз за 1760—1790-е годы!) сильно ухудшил и их положение. Если в 50-е годы поволжский крестьянин платил 1—1,5 рубля в год, то в 60-е — начале 70-х годов — уже от 2 до 4 рублей. В обширных шереметевских вотчинах, лежавших на Нижегородчине, оброк с 1750 по 1763 год подскочил с 1,5 до 3,4 рубля. Оброчные, как и барщинные крестьяне, помимо основной работы, исполняли много дополнительных — рыли канавы, осушали болота, строили дома и сараи, пряли и ткали, собирали грибы и ягоды и т. д. В барский дом, в имение или в Петербург, Москву возили всякие «столовые запасы» — муку и мясо, масло и яйца, овощи и дары лесные, мед и так далее.
Крестьян все более стесняют в правах, и без того мизерных. Серия указов 30—60-х годов запрещает им иметь недвижимость, брать подряды и отходы, давать векселя и выступать поручителями, торговать без разрешения помещика. В 1760 году указ Елизаветы Петровны разрешил помещикам по их усмотрению ссылать крестьян на поселение, а через пять лет они получили право отправлять их на каторгу. Еще через два года по еще одному указу «матушки» Екатерины II крестьянин потерял даже право подать жалобу на своего господина, за небольшими исключениями: повреждение государственного интереса, укрывательство от службы, лихоимство, корчемство, укрывательство чужих беглых крестьян, блуд с рабою.
Крестьян, эту, как тогда говорили сами помещики, «крещеную собственность», они продавали и покупали и семьями и порознь, дарили, выменивали на борзых щенков и лошадей.
При таком порядке помещики привыкли смотреть на своих крепостных как на неодушевленные вещи или скот, им принадлежащие. Даже просвещенные люди «золотого века» российского «шляхетства» не считали зазорным, более того — полагали само собой разумеющимся так смотреть на «подлое сословие». Что говорить об остальных чванливых вельможах, фаворитах, попавших «в случай» и хватавших чины, награды, имения и крестьян, золото и бриллиантовые подвески, своре хапуг-чиновников, провинциальных помещиков, с завистью смотревших на петербургских и московских вельмож, петиметров и франтов, подражавших им во всем. Для всей этой оравы господ с их домашними нахлебниками, лакеями, клиентами требовалось много денег и еды, питья и развлечений. И они неистовствовали вовсю, сдирая с крестьян три шкуры, закладывая и перезакладывая имения, продавая налево и направо «крещеную собственность» и всякую другую — дома и кареты, гончих и гнедых. Главная же забота — выжать из крепостного побольше, подучить деньги, чтобы кутить, развратничать или копить по примеру Коробочки и Плюшкина, тоже имевших в екатерининское время своих предшественников, как и те «негодяи» из фамилий знатных, которых обличал Грибоедов.
Процветали жестокость, самодурство, принимавшие нередко самые циничные, изуверские формы.
В канцеляриях разных учреждений накапливалось большое количество жалоб крестьян на произвол и беззакония помещиков. 22 июня 1767 года Екатерина II на заседании Сената поведала господам присутствующим, что во время ее путешествия в Казань подали ей до 600 челобитных — «по большей части все, выключая несколько недельных, от помещичьих крестьян в больших с них сборах от помещиков». Вяземский в записке Сенату, упомянув, что таких жалоб «от крестьян на помещиков своих подавано было и прежде немалое число», сообщил о беспокойстве императрицы: «посему ее величество сомневаться изволит, чтоб оказующееся от крестьян на владельцев своих неудовольствие не размножилось и не произвело бы вредных следствий». Во избежание сих «вредных следствий» господам сенаторам предлагалось «в предупреждении сего зла придумать благопристойные средства». И они придумали: на заседании 11 июля того же года записали свое решение — впредь крестьянам запретить жаловаться на помещиков. Это соломоново решение, естественно, обрадовало помещиков; да и матушке будет спокойнее! Что же до крестьян, то их дело — повиновение и труд на господ своих милостивых. Так власть судила и рядила сверху донизу, и это естественно, поскольку держать раба в повиновении — дело общее для всех дворян, вплоть до господ сенаторов, генерал-прокурора и императрицы.
По сути дела, на частновладельческом праве, но полегче, жили дворцовые крестьяне. Принадлежали они двору, точнее правящему семейству, вносили в его пользу разные платежи, несли обычные повинности — пахали пашню, привозили снедь на «столовый запас» и т. д. По второй ревизии их насчитали 429,3 тысячи душ, по третьей — 524,1 тысячи, по четвертой — 635 тысяч.
Немногим в лучшую сторону отличалось положение других категорий крестьян. Это, во-первых, государственные (черносошные) крестьяне, составлявшие (вместе с экономическими) несколько менее 40 процентов сельского населения страны. Сюда же нужно добавить потомков «служивых людей по прибору» XVI—XVII веков — однодворцев, пахотных солдат, «прежних служб служилых людей», приписных к заводам крестьян. К этой группе относятся крестьяне экономические — бывшие монастырские (в 1764 году секуляризовали имущество церкви и монастырей, а их крестьян передали в ведение Коллегии экономиии, и они стали платить налоги в казну). Наконец, в Поволжье, на Урале, в Сибири, Казахстане немало было ясачных крестьян из нерусских народов (татары, мордва, чуваши, башкиры, марийцы, удмурты, казахи, ногайцы и др.). Они вносили в казну налог — ясак. Их нередко переводили в крепостные, как, например, в Нижегородской губернии и др.
Нужно отметить, что в Поволжье и соседних местах, где происходило Пугачевское движение, доля государственных крестьян была весьма заметной. Так, в Казанском крае до 4/5 всех крестьян являлись не частновладельческими, а государственными (ясачные, черносошные, экономические, однодворцы). Немало жило их и в других районах восстания рядом с крепостными.
Государственные крестьяне жили под постоянной угрозой перевода в крепостное состояние. С 40-х до 60-х годов в Среднем Поволжье, например, в полтора раза увеличилось число помещиков, а число крепостных и того больше — в два раза. К началу 70-х годов крепостное крестьянство здесь составляло до 46 процентов сельского населения, в Нижегородской губернии и Пензенской провинции Казанской губернии — даже до 75 процентов. Наступление крепостничества, надвигавшаяся страшная угроза не давали им покоя. Они платили более высокую подушную подать — главный налог в казну, вносили всякие другие сборы, несли повинности (делали и ремонтировали дороги, рубили лес и т. д.). Истинным бедствием для них была приписка по распоряжению властей к заводам, уральским и другим. Часто они находились от их сел и деревень за сотни верст, и приходилось, отрываясь от домов и полей, отправляться в даль дальнюю на ненавистную, каторжную работу. Многие десятки тысяч крестьян Поволжья несли эту тяжкую для них повинность. Других приписывали к Адмиралтейству — заготовлять лес для корабельного дела. Условия труда были ужасными, плата — очень низкой.
