Елена Якович - Дочь философа Шпета в фильме Елены Якович. Полная версия воспоминаний Марины Густавовны Шторх
Но тут оказалось, что, конечно, билетов на железную дорогу нет ни на какое ближайшее число. Здесь пришлось опять трясти всех знакомых. Слава богу, у жены Москвина нашелся какой-то родственник, который работал в системе путей сообщения. И действительно, через него удалось достать билеты на поезд до Красноярска. Потому что если бы мы не достали в срок, то отца все-таки отправили бы по этапу. А по этапу – это значит закрытые тюремные вагоны с окошками зарешеченными малюсенькими. И отправляют целым этапом, то есть много-много заключенных в разные города. Так Петровский был отправлен из Москвы в Томск по этапу. И он прибыл в Томск только в августе месяце. Потом уже в Томске встречались, и он рассказывал сам, что очень долго на всяких остановках стояли: где-то три дня, где-то неделю, и невесть в каких условиях, а это все была такая высшая интеллигенция.
Накануне папиного отъезда снова позвонил следователь Скурихин и предупредил: «Никаких торжественных проводов на вокзале». Мама просила, нельзя ли хоть на полчасика завезти домой. Он сказал: «Нет, этого я не могу вам обещать. Единственное, что могу, – немножко заранее привезти к поезду. Приходите на вокзал проститься, но только семья. И чтобы никаких друзей, торжественных проводов не устраивать. Ни в коем случае».
Ну, так все друзья были предупреждены, написали энное количество записочек, писем, приготовили какие-то мелкие подарочки, гостинцы. И знали, что в такой-то час и в такой-то день на вокзале без проводов, только семья. Но очень многие знакомые и друзья пришли. Они стояли вдоль всего перрона поодиночке, не подходя. Но папа большинство заметил, перемигнулись. Но подходить было нельзя.
Мы стояли около дверей вагона, когда его привезли, и он пять минут с нами побыл. Записочки и посылочки – все это было у мамы. Балтрушайтис в первую очередь и другие не только написали ему письма, но приготовили, что очень было существенно и важно, всякие теплые вещи, которых у папы, конечно, в помине не было. Посол Литвы Балтрушайтис и его жена Мария Ивановна передали так называемое «егерское белье». Из тонкой-тонкой шерсти, абсолютно не колючее, «высший сорт». И вот этой егерской шерсти было три пары белья. И что интересно – я это узнала, когда уже приехала к отцу в Сибирь, – одна пара была тщательно заштопана. На ней было много-много следов дырок, и все они были заштопаны женой посла! Штопка – это было почти ежедневное занятие всех женщин двадцатого века. Все наше детство, ранняя юность, моя молодая жизнь – это бесконечная штопка вещей. Потому что купить в Москве что-то приличное было абсолютно невозможно! В войну я своему мужу умудрялась штопать даже во время затемнения. Днем готовила иголки с нитками, а когда начинались бомбежки, в темноте заштопывала чулки и носки…
За билетами на поезд до Красноярска для папы, мамы и брата ездила к родственнику жены Москвина наша самая старшая сестра Нора. И здесь Нора проявила большую сообразительность: она попросила его достать не три билета, а четыре. Четвертый билет был для нее самой – на этот же самый поезд, но только до последней остановки перед Уралом. И Нора поехала их провожать.
Мы с сестрой Татьяной вернулись домой, а родители уехали. Кажется, неделю спустя стали приходить письма. Помню самую первую открыточку:
Таня и Марина, будьте молодцами, боритесь за свои права.
А Нора проехала с ними в поезде целый день, привезла большой-большой список всяких поручений от папы: что сделать, куда сходить, в какое издательство, длинные такие списки, которые папа так и называл: «Получили ли вы мои desiderata?» То есть это уже по-латыни «мои пожелания».
Потом из письма мы узнали, что они доехали благополучно в поезде, а дальше пересели на пароход. И это было довольно трудно, потому что пароходы были очень перегружены.
Знаю, что первый день в Енисейске они весь день до одури ходили в поисках квартиры. И единственное, что с трудом к вечеру удалось найти, – это какую-то женщину, которая с кучей маленьких детишек жила в одной большущей комнате, и родители уговорили ее все-таки пустить их хотя бы на первую ночь. Она им сказала: «Я не могу сдать, потому что муж в тайге, как же я чужих людей пущу. Но так и быть, одну ночь только я разрешу вам переночевать, завтра он должен вернуться». Мама писала:
Мы все легли просто на полу, без матрасов, подстелив какие-то свои тряпочки.
Переночевали. Утром приехал муж. Оказалось, что это милейшие люди, с которыми была в дальнейшем большая дружба, и родители там прожили месяца полтора.
Письма от мамы приходили довольно вялые и отчаянные, конечно:
Ничего хорошего пока здесь не вижу, одни неудобства. Нет комнат, нет керосина, нет электричества. Первые две ночи было тепло, а теперь похолодало…
Мы остались с Татьяной одни. Через некоторое время, получив аттестат, я подала заявление в университет. А папа предвидел это, он знал от Норы, что я хочу поступать на физико-математический факультет. И посоветовал Норе обратиться к академику Лузину, великому математику, с которым был близко знаком. Еще в юности они как-то сдружились: Лузин увлекся философией, а папа всегда любил математику. Лузин в десятых годах тоже стажировался в Геттингене. А одно время они оба преподавали в Ярославском университете, вместе каждую неделю ездили из Москвы в Ярославль читать лекции. В общем, очень сошлись. И кроме того, когда в 1928 году были перевыборы в Академию наук, то, как ни странно, там еще оставалась кафедра философии и папа был среди кандидатов. Уж не знаю, баллотировался он или не дошло дело, но в списках был. В итоге Лузина приняли в академики по кафедре философии, а не математики, не то чтобы вместо папы, но так вышло. Поэтому папа сказал, что Лузин не откажет в помощи. Лузин сразу же согласился, написал два письма в университет, одно декану, другое какому-то там заместителю. Но дал такую хвалебную характеристику, что я их подать не осмелилась, ни то ни другое. Ну и через некоторое время получила резолюцию: «Не допущена до экзаменов». Без всяких объяснений причин. Хотя причины были всем очевидны. Так было не один раз и не в один институт. И в этом году, и в следующем.
В итоге я одна из первых увидела папу. Он уехал в начале июля с мамой, а я приехала в Сибирь в начале сентября. Потому что было решено: раз меня никуда не приняли и нельзя учиться, я еду в Сибирь на смену маме.
В то время было очень сложно с пропиской. Если мама уезжала с папой, то обязательно должна была где-то прописаться в Енисейске. А если больше трех месяцев ты прописан в другом месте, то теряешь первую, московскую прописку. И вся эта прописочная чехарда отныне была с нами постоянно. Как успеть прописаться и как где-нибудь НЕ прописаться – или паспорта лишат, или квартиры. И вот через письма и телеграммы было решено, что маме необходимо вернуться, чтобы оформить как-то нашу квартиру в Брюсовском переулке, перевести ее с папиного имени на свое.
