Фаина Оржеховская - Шопен
Еще визиты к разным влиятельным лицам – и все то же: игра, всеобщее восхищение и советы как можно скорее дать концерт. Одно только:
– Концерт, как вы сами понимаете, бесплатный. – Ну, разумеется! – ответил за Шопена его варшавский покровитель Вюрфель, недавно переехавший в Вену. – Ведь он новичок! – Вюрфель помнил, что и за свое рондо в Вене Шопен не получил гонорара по той же причине: он был новичком! – В таком случае все будет отлично! Надо только показаться графу Галленбергу, директору театра, где будет устроен концерт.
Граф Роберт Галленберг оказался подвижным, любезным, разговорчивым человеком. Его волосы, зачесанные с одного уха на другое, вились мелкими колечками, ногти на руках были изящно отполированы, а в перстне сверкал большой рубин. – Он немного похож на удачливого игрока, – сказал Целиньский Шопену. – Остерегайся, как бы он тебя не надул! – Вряд ли это возможно: я отказался от вознаграждения. – А! Значит, надувательство уже подготовлено! Теперь можешь не беспокоиться! Разве что он сядет играть с тобой в карты!
Граф Галленберг считался знатоком музыки. Он любил вспоминать о своем давнем знакомстве с Бетховеном. – Знаешь, в чем состояло это знакомство? – спросил Фридерика Целиньский. – Граф отбил у Бетховена невесту! – Как? – Ты не помнишь сонату в форме фантазии? – Их две! – Ах, боже мой, ты знаешь, о какой я говорю: Шимановская ее играла! – До-диез-минор? Это что-то волшебное! – Вот-вот! Соната была посвящена молоденькой и очень хорошенькой итальянке, Джульетте Гвиччарди, которую Бетховен любил. Это было лет тридцать тому назад здесь, в Вене. Граф Галленберг был тогда совсем юным графчиком. Джульетта как будто отвечала Бетховену взаимностью, – во всяком случае, он был уверен в этом. Но появился графчик, изящно изогнул свой стан и поставил против бетховенской сонаты свои вариации на тему Кайзера, – представляю себе эти пичужкины вариации! Граф был тогда так же бездарен, как и теперь, – ведь это долговечно! Но, представь, его вариации произвели впечатление на красавицу, и она выбрала их творца.
– Я думаю, дело не в этом, – сказал Фридерик. – Граф был молод!
– И Бетховен был не стар: лет тридцати, чуть больше!
– Значит, граф был очень богат, а она корыстна!
– И этого не было! Галленберг и тогда прибегал к карточной игре, чтобы поправить свои дела!
– Вероятно, Бетховен был слишком угрюм и велик душой для неё. Возможно, она его боялась…
– Неизвестно, кто кого боялся! Боится тог, кто больше любит… Но в одном ты прав: он был слишком умен и серьезен для этой красавицы. Но поскольку граф пришелся ей вполне по вкусу, она предпочла и его музыку. Она сказала Бетховену: – Друг мой! Если бы вы при вашей силе еще усвоили бы эту легкость и изящество! – Речь шла как раз о «пичужкиных вариациях»!
– Откуда ты все это знаешь?
– От Шупанцига, – и Целиньский указал на человека с красным, как бы обветренным лицом и насупленными седыми бровями. – Пока ты тут играл, чтобы получить право дать бесплатный концерт, я разговаривал с разными умными людьми… Когда будем ходить, взгляни на портретик, что висит возле канделябра, слева: это и есть графиня Галленберг в молодости.
Граф отнесся к Шопену весьма благосклонно. Узнав, что за концерт платить не придется, он сделался еще благосклоннее. – Назовите свою программу, друг мой!.. Как? Вариации на тему Моцарта? Да ведь это находка для Вены! – Между прочим, граф Галленберг вовсе не оказался таким профаном в музыке, каким изобразил его Целиньский: он хорошо знал музыку, лучше знал, чем чувствовал ее. Выслушав «Вариации на тему «Дон Жуана», он сказал с любезной улыбкой: – Значит, решено, я уговорил вас дать концерт в Вене!
После ужина Шопена познакомили с музыкальным критиком Благеткой. – Мои рецензии всегда печатают, – сказал Благетка, улыбаясь. – Вот, если угодно, взгляните, что я набросал! Это по поводу вашего будущего концерта! – Будущего? – воскликнул Фридерик. – Как же так? – Благетка нисколько не. смутился. – Иные рецензенты пишут о том, чего никогда не слыхали, – сказал он с явным сожалением о наивности провинциального новичка, – и получается недурно! А я все-таки прослушал более половины вашей программы!
Фридерик взял в руки исписанный листок. «Вариации на тему «Дон Жуана», – читал он, – воскресили столь любезный венцам веселый дух Моцарта. Все образы как живые встают перед нами… Вот плутоватый Лепорелло жалуется на своего господина, вот сам севильский обольститель целует крестьяночку Церлину, а здесь донна Эльвира, оскорбленная в своих лучших чувствах, преследует легкомысленного супруга…»
– Извините! – заметил смущенный Шопен, – поскольку рецензия будет напечатана, следует держаться достоверности. Позволю себе заметить, что донны Эльвиры здесь вовсе нет, это вариации на тему дуэта Дон Жуана и Цёрлины…
– Оттого-то я и дал вам прочитать, – невозмутимо отвечал музыкальный критик, – я обычно советуюсь с дочерью, и тогда не бывает ошибок, но она как раз сегодня уехала на гастроли в Богемию. Во всяком случае, благодарю вас! Надеюсь, мы еще побеседуем!
Он взял свою заметку и тут же, за отдельным столиком, вычеркнул несколько строк, а на полях написал: – Не забыть, что супруга отсутствует!
Когда гости расходились, Фридерик спросил Целиньского:
– Ты бывал здесь, в Вене. Этот Благетка – кто он такой?
– Ты же слышал. Очень известный критик. Второй по значению.
– А кто первый?
– Бейерле. Тот тебя съест! Но ты не бойся!
– Я не боюсь. А дочь этого Благетки? Он ведь не настолько стар, чтобы иметь взрослую дочь.
– Ей лет девятнадцать. Она здешняя пианистка. И пишет музыку.
– Хорошую?
– Так себе. Но Гаслингер кое-что напечатал. Здесь ее обожают. Она мила. И уже не «так себе», а прелесть!
Фридерик вздохнул.
– Взгляни-ка – вот графиня Галленберг, бывшая Джульетта Гвиччарди! – сказал Целиньский, проходя с Шопеном в гостиную. – Этому портрету ровно тридцать лет.
На портрете была изображена девочка лет шестнадцати, тоненькая, вся в белом. Густые темные волосы падали на ее лоб и обнаженные плечи. Огромные черные глаза смотрели ласково. Очарованием, прелестью, милой приветливостью дышало ее лицо. Она улыбалась.
– То-то! – заметил Целиньский, искоса взглянув на Фридерика. – Такова была недостойная муза Бетховена!
Глава девятая
Зал не был полон, программку прочитывали небрежно. Никто не слыхал о молодом приезжем поляке, выступающем с собственными сочинениями, – вероятно, это один из многих гастролеров, которые появляются и исчезают, не оставив никакого следа. Целиньский, Прушак и Мациевский, молодые приятели Шопена, уселись в разных углах зала, чтобы наблюдать за публикой. Они были неспокойны. Мациевский, например, подслушал такой разговор!
