Михаил Ардов - Мелочи архи..., прото... и просто иерейской жизни
И еще одна подлинная история. Некий диакон сослужил архиерею. На литургии в положенный момент он встал на амвоне и с пулеметной скоростью начал:— Елицы оглашеннии, изыдите, оглашеннии изыдите, елицы оглашеннии, изыдите...Архиерей, стоявший в Алтаре перед Престолом, повернул к диакону голову и вполголоса произнес:— Помедленней! Помедленней!Находясь в некотором распалении, диакон владычних слов не расслышал. Тогда он сделал в сторону паствы властный, предостерегающий жест и громко возгласил:— Оглашеннии, подождите!А затем почтительно обратился к архиерею:— Простите, Владыка, что вы сказали?..
В семидесятых годах мне часто приходилось бывать в Ленинграде. Там, помнится, было несколько очень хороших протодиаконов. С одним из них произошел курьезный случай в Великую Субботу.В этот день за утренним богослужением читается 15 паремий — текстов из книг Ветхого Завета. Обыкновенно их читают псаломщики или младшие диаконы, а протодиакон в это время находится в Алтаре и должен время от времени возглашать “Премудрость!” и “Вонмем!”...Так вот после этой самой службы отец протодиакон ехал в троллейбусе от Александро-Невской лавры. Сказывалось утомление от сегодняшнего продолжительного богослужения, да и от всей Страстной седмицы... Сидя в троллейбусе, он задремал. В это время водитель резко притормозил, и стоящий над дремлющим клириком пассажир инстинктивно ухватился за его плечо... Эффект вышел самый неожиданный — протодиакон встрепенулся и страшным голосом взревел:— Премудрость!..
Среди самых знаменитых протодиаконов в двадцатые годы был покойный М.Д.Михайлов. Затем его переманили в театр, работать там было, разумеется, безопаснее. Но он притом от религии не отрекался, никаких кощунственных заявлений не делал. Когда он умер, Патриарх Пимен благословил отпеть его в облачении и поминать как протодиакона.
В артистической карьере М.Д.Михайлова был такой эпизод. Он снимался в печально известном фильме “Иван Грозный”, исполнял там роль протодиакона в сцене коронации царя. Мне рассказывали, что он, в конце концов, очень обиделся на киношеников, ибо, возглашая “многолетие”, он блеснул профессионализмом — тянул последнее слово едва ли не две минуты... А в готовом фильме это сильно урезали.— Что же теперь про меня диаконы скажут? — сетовал он. — Михайлов “многая лета” пропеть не может...
Забавное происшествие было и во время самой съемки. Надо сказать, что постановщику фильма С.Эйзенштейну разрешили снимать в Кремле, в Успенском соборе, т.е. в том самом месте, где это и происходило. Можно себе представить, как киношники набились в храм, затащили осветительные приборы... У Эйзенштейна, как известно, совершенная композиция кадра была едва ли не главной целью, а потому недоразумение, возникшее у него с М.Д.Михайловым, осообенно забавно. Итак, к съемке было все готово: протодиакон стоит на амвоне, звучат команды — “Свет!”, “Камера!”, “Начали!”... Михайлов поворачивается спиною к режиссеру и оператору и начинает говорить ектению...— Стоп! — истерически кричит Эйзенштейн. — Вы почему туда повернулись? Камера здесь!— А мне что ваша камера? — отвечает с амвона Михайлов. — Алтарь-то вот он...
Архиепископ Киприан рассказывал, что интронизация Патриарха Алексия проходила весьма торжественно, было множество высоких иностранных гостей, все московское духовенство. М.Д.Михайлов в гражданском костюмчике стоял на клиросе, и по щекам его текли слезы зависти. Ведь если бы он не ушел в театр, то был бы одной из самых первых фигур этого всеправославного торжества...
Владыка Киприан рассказывал мне и о другой московской знаменитости — протодиаконе Михаиле Холмогорове. Он говорил, что в свое время ценители красоты богослужений делились на две партии — поклонников Михайлова и почитателей Холмогорова. (Сам Владыка был среди последних.) При этом Холмогоров сохранил верность Церкви в самые трудные времена. А соблазны были и у него. Раз его уговорили спеть что-то такое на радио. И он согласился... Однако же, дойдя до двери радиодома, раскаялся и не вошел.
Будучи еще священником, архиепископ Киприан служил с одним диаконом. Как-то на молебне этот диакон громогласно помянул некую “девицу со чады”.Когда служба отошла, будущий Владыка говорит ему:— Ты что же, отец диакон, девицу-то позоришь?— А что такое?— Какие же у девицы могут быть чада?— А я это не подумал. Я просто хотел ее получше помянуть...
Вспоминается мне некролог по одному маститому протодиакону, напечатанный в свое время в “Журнале Московской Патриархии”. Писал его человек, как видно, весьма далекий от приходской жизни. В частности, повествуя о благочестии покойного, автор упомянул, что тот на ектеньях читал не только общий синодик, но и многочисленные записки, которые у него всегда были при себе. (А это последнее доказывает вовсе не набожность, а то, что у покойного была, так сказать, своя клиентура и притом, надо думать, обширная.)
Одна старая москвичка в свое время была свидетельницей скандальной ошибки, которую совершил протодиакон, сослужащий сразу двум Патриархам — Российскому и Грузинскому. Дело было в пятидесятых годах. Московским первосвятителем был Алексий I, а Тбилисским, очевидно, Ефрем. В конце богослужения протодиакон возглашал многолетия — сначала предстоятелю Российской церкви, а затем он должен был произнести:— Великому Господину и Отцу Ефрему — Святейшему и Блаженнейшему Католикосу-Патриарху всея Грузии, Архиепископу Мцхетскому и Тбилисскому — многая лета!Однако же непривычное слово “католикос” протодиакона сбило, и у него вышло так:— Великому Господину и Отцу Ефрему — Святейшему и Блаженнейшему Католикосу всех армян — многая лета!Тут я приведу подлинные слова свидетельницы этого драматического эпизода. Она рассказывала, что грузинский иерарх, которого публично объявили “католикосом армян”, пришел в совершенное неистовство, глаза его сделались, как “у бешеного рака”...
Я довольно близко знал лишь одного протодиакона — отца Константина Егорова, который до смерти своей служил в Скорбященском храме на Большой Ордынке. По незлобивому своему характеру, да и по развитию, это был сущий младенец. В церковном хоре он пел с детства, а потом долгие годы был оперным певцом. Пик его сценической карьеры был, кажется, музыкальный театр Уфы, где он был солистом. При этом злые языки утверждали, что на всех спектаклях, в которых он участвовал, из-за него обязательно происходило какое-нибудь недоразумение. То же самое частенько происходило и на богослужениях.Помню, как-то на всенощной, в последней, просительное ектенье он вдруг произнес:— О предложенных честных Дарех Господу помолимся.(Это — из последования литургии, а на всенощной смысла не имеет.)
