Андрей Сахаров - Степан Разин
Стрельцы услыхали страшный топот набегавшей сзади толпы и в нерешительности остановились.
— Ребятушки, бросай ружья! — кричали городские люди стрельцам. — Зачем по своим палить? Казаки нам, простым людям, братья!
Подоспела основная часть казацкого войска. Со свистом и гиканьем ворвались казаки в ворота и окружили своего атамана. Теперь стрельцы и здешние домовитые казаки оказались зажатыми с двух сторон — между своей шумливой, гудящей голутвой и наступающими казаками. Кое-кто из стрельцов заколебался и бросил пищали оземь, и тут же следом за ними побросали ружья, сабли и другие стрельцы. Казаки бросились обнимать стрельцов. Подоспели и голутвенные люди. Они благодарили стрельцов за то, что те не учинили кроворазлитья простым людям. Скоро появились невесть откуда бочонки с вином, и чарка было уже заходила по кругу. А с разных концов городка набегали и стар и млад, выходили разряженные женки, подходили неторопливо старики, толклись вокруг ребятишки.
— Подождите, братцы, — обратился Степан к своим людям. — Дело еще не окончено. Рано пить да гулять. Что с головой делать будем, как решим с другими кровопийцами?
— Смерть голове! — закричал кто-то из голутвенных людей.
— Смерть ему! Смерть! — закричали и другие.
— Будь по-вашему, — отвечал Степан, хотя сам уже давно решил разделаться с Яцыным, верным слугой государевым. Такому попади в руки, вздернет на виселицу, глазом не моргнет.
Тут же черные людишки радостно и быстро вырыли около крепостной стены глубокую яму. Яцына подвели к яме и поставили лицом к стене. Один из стрельцов, перебежавший к Разину еще на Волге, взял в руки саблю и полоснул ею с размаху Яцына по шее. Степан спокойно посмотрел, как упала в яму яцынская голова, как рухнуло вниз безголовое тело. Потом он обернулся к казакам и городским людям и указал на других стрелецких начальников и стрельцов, которые обороняли ворота:
— Бей их, робята!
Сто семьдесят человек полегли тут же на месте. А потом разинцы вместе с голутвой разбежались по городу. Вытаскивали на потеху и расправу местных богатин, разыскивали по подполам и чуланам приказных и купецких людей, тащили в дуван пограбленные животы со всего городка.
Пленных стрельцов Разин, как всегда, обошел самолично. «Даю вам волю, братцы, — говорил он, — никого не насилую, хотите со мной казаковать — примем с радостью, а не хотите — ступайте себе». Стрельцы зашумели, начали кланяться атаману, проситься в казаки. Но не все. Нашлись и другие. Подошли к атаману, попросились отпустить их на Астрахань. Помрачнел Разин, но ни слова не сказал против, только и вымолвил: «Что ж, идите, как сказал — неволить не буду».
Стрельцы тут же ушли из городка в степь, а Степан не находил себе места, и мысли одолевали его самые разные. Закрадывался страх, что придут через несколько дней стрельцы в Астрахань и разнесут по всему государству весть о суровой расправе, какую он учинил над государевыми людьми в городке. Жди тогда беды и воеводского прихода. А куда податься? На Дон все пути перекрыты. В Персию поздно уж, не успеет вернуться до зимы. А зимой какой поход. Эх, зря выпустил стрельцов. Бередило и другое, хотя открыто никогда бы в этом не признался: не захотели стрельцы признать его атаманство, презрели его ласку и внимание. Мрачнел и злился Разин. А потом не утерпел: призвал есаулов, коротко приказал: «Воротите стрельцов, а не пойдут волей — рубите их». Отвернулся в сторону, зло поблескивая глазами.
Казацкий отряд догнал стрельцов на Раковой Косе. Вначале казаки приказали стрельцам повернуть назад, но те отказались, сказали, что идут они по атаманову слову. Тогда по знаку есаула бросились казаки с саблями на стрельцов. Рубили их, бросали в воду, топили на месте, чтоб ни один не дошел до Астрахани. Спохватились стрельцы, да поздно: лишь некоторые успели покаяться — решили вернуться, остальные полегли под казацкими саблями. Всех жителей городка собрали на соборной площади, и Разин говорил к ним речь: «Все вы свободны отныне. Нет у вас больше ни начальников, ни черных людей, нет богатых и нищих, все братья, все ровня меж собою!» Плакали сирые и убогие, тянулись едва прикрытые рубищами к своему избавителю, к Степану Тимофеевичу. Конец теперь налогам и мздоимству! Конец неправедному суду, конец корыстолюбивым купчинам я стрелецким начальникам — псам гладным!
Казаки ввели в городке свое казацкое управление — круг. Любой человек приходи на круг, говори что хочешь и не боись воеводской опалы да батогов. Все холопьи кабалы были сожжены, а холопы выпущены на волю, всех должников вызволили из долговой ямы и отпустили восвояси. Не по царским законам, не по уложению царя Алексея Михайловича судили теперь в Яицком городке, а по слову казачьего круга. Беглые люди впервые за долгие годы скитаний и мытарств свободно вышли на улицы городка.
А на другой день по городу побежали глашатаи с криком:
— Все на дуван! Все на дуван! Наказ атамана Степана Тимофеевича!
Тянулись люди снова на главную площадь городка, а туда казаки волокли уже всякую рухлядишку: платье из хоромов Яцына, дорогую посуду и ковры кызылбашские из палат разоренных гостей и государевых людей, каменья драгоценные, меха, где находили. Принесли и казну здешнюю государеву. Все добро было разложено по лавкам, и начался дуван.
Каждый казак, каждый житель городка получил свою долю. Кто шубу, кто порты, а кто ковер; делили и посуду, и съестное, и питье. Не обделили никого. Даже самый последний горемыка, кормившийся у церкви божьей, получил какое-нибудь добро. Голутва приоделась в дворянские и купеческие одежды, пила-ела на серебре. Как дети, радовались они, благословляли казаков, а те тоже ликовали, но и дивились немало сами. Вот ведь что придумал атаман. Вот тебе и поход за зипунами. Здесь уж не зипунами пахнет, когда целый город дуванят. Все перевернул вверх дном батюшка Степан Тимофеевич. Кто был нищ и убог — стал вровень с другими, а богатый да сильный теперь уподобился «голым» людям.
Степан сам руководил дуваном, чтобы все было по справедливости. И когда видел, какую радость приносит дуван людям, сам он светлел и отмякал. Подходил, шутил с одаренными людьми и видел, что не в вещице дело, не в рубахе или портах, а в том, что не забыли человека, выделили, уважили, поставили его вровень со всем миром. Оттого и благословляли его забытые да сирые, холопы и беглые, кабальные и опальные.
Но не забывал Степан и свое атаманское достоинство, принимал величанье батюшкой и спасителем, упивался своей силой и властью, свирепел, когда перечили ему.
Степан не заглядывал далеко вперед. Сегодня он сам на вольной воле, в кругу своих друзей и товарищей — с есаулами, сотниками и всем казацким кругом. Попробуй возьми его в степной глуши за крепкими стенами Яицкого городка, когда каждый простой здешний человек готов за него сложить свою голову. Хоть день, да его. Вырвался сокол на волю, гнет жизнь по себе. А что будет завтра… Так до завтра еще дожить надо. Так и народ вокруг него упивался своей силой, хмелел от власти, не заглядывал вперед, а если и заглядывал, то не очень-то опасался, хуже, чем было, все равно не будет.
