Лариса Машир - Дневник детской памяти. Это и моя война
У мамы спектакли, и мы снова в Москве. Когда бомба попала в Театр Вахтангова, в нашем бомбоубежище решили, что она упала под окнами нашего дома в Денежном переулке, 12[12], где я живу под крылом семьи Вахтанговых. Это притом, что наш переулок ближе к Садовому кольцу, а театр на середине Арбата, дом 26. В ночь на 24 июля 41-го от прямого попадания бомбы театр был разрушен, там погиб замечательный артист Василий Куза, который в это время дежурил. Вся труппа, кроме основной работы, по очереди дежурила и в фойе, и на крыше. Вообще вся Москва дежурила на чердаках и крышах, спасая от зажигательных бомб свои дома.
Только эта бомба разрушила и мою маленькую жизнь, и жизнь нашей семьи, и жизнь театра! Но разрушение здания не означало разрушения самого театра, который очень непросто создавался, да еще с такой любовью и верой в искусство гениальным Евгением Вахтанговым, я бы сказала, – четой Вахтанговых! Ну а если сохранить труппу, будут жить и спектакли, а это значит, будет жив и театр!
* * *И вот в нашей семье состоялся совет – 14 октября театр должен ехать в эвакуацию. Срочно! (Официально эвакуацию в Москве объявят через день.)
Глава семьи, Надежда Михайловна – вдова Евгения Багратионовича для меня больше, чем бабушка. Да я никогда и не называю ее бабушкой – она «Надин», которая балует меня. Других внуков у нее пока нет. В 42-м в эвакуации появится Женька, его назовут в честь знаменитого деда. Сегодня внук известный художник, академик. Он родится в Омске…
Надин была добрейшим человеком, и допускала в мою детскую комнату кошек, для которых тихонько от няни открывала дверь на «черную лестницу». Пелагея безуспешно враждовала с Надеждой Михайловной.
В памяти раннего детства осталось – утром просыпаюсь в моей комнате, а вокруг меня на одеяле пушистые комочки…
И вдруг! Все так круто изменилось! Мою любимую собачку Джулю не берут, «не могут». Я плачу, меня уверяют, что ее устроят в добрые руки, а когда мы вернемся – «да, мы очень скоро вернемся, это ненадолго», – Джулю заберем.
Кстати, Надин никогда не спускалась в бомбоубежище, но первой появлялась на пороге подвала и объявляла: «Граждане, отбой». Я ее обожала, как и моя мама, с которой они стали близкими подругами до самого ухода Надин. Благодаря Надежде Михайловне и ученикам Вахтангова, среди которых был Володя Балихин[13] – я потом еще вернусь к нему, – атмосфера студийности и теплых семейных отношений долго сохранялась в театре. А уж в войну-то как это было важно!
* * *Моя мама, балерина Большого театра, тоже должна уезжать со своим театром. (Когда мы будем в эвакуации, в Большой тоже попадет бомба.) Но на семейном совете решено, что мама поедет с вахтанговцами, как член семьи. Она восемь лет жена сына Надин, молодого архитектора и художника Сережи Вахтангова. (Кстати, маму с Сергеем познакомили Рубен Симонов и Мейерхольд.) Сергей не мой отец, но для Надин это не имеет никакого значения. Я дочь Горчакова[14]. И все же Надин, Надежда Михайловна – до конца жизни – самый родной нам человек. Роднее родных!
Хорошо помню, как в последнюю ночь у нас собралось много народу. Скорее всего, выезжали ночью от нас, и все прямо в одежде вповалку легли на полу. На том самом полу, где мною от рождения изучена буквально каждая половица в этом любимом доме, включая кабинет Вахтангова, где за перегородкой кухни костюмы первой «Турандот», где повсюду в горшках любимые Надин примулы, где много для меня дорогого. Это была последняя ночь моего счастливого детства. Помню, с собой я взяла плюшевую обезьянку Фоку. Потом она перейдет к Женьке. Няни с нами уже нет. Я сама в 6 лет окажусь в роли няни…
Ехали мы долго. Я, конечно, подолгу торчала у окна вагона и на всю жизнь запомнила огромные поля ромашек. Иногда поезд стоял посреди такого поля. Все ждали Урал, и он потряс своей красотой, стояла к тому же золотая осень.
* * *Омск тогда был в основном деревянный. Нас радушно встречали, расселяли по домам. Мы поселились в деревенском доме, где была очень большая комната. Взрослые повесили на веревках занавески и таким образом поделили большую комнату на маленькие. И сразу оголодавших за долгую дорогу артистов, власть города пригласила на прием. Я знаю, что гости, увидев роскошный стол, просто остолбенели. Ну а когда столбняк прошел, они уж постарались хозяев не обидеть. Вот только каждого ждали тоже голодные дети и старые родители. И была придумана какая-то история с перегоревшим светом. В результате гости ушли не с пустыми руками и нам что-то перепало…
В Омском драматическом театре стали идти по очереди спектакли местной труппы и вахтанговцев. Создали и фронтовую бригаду! И премьеры тоже были! Мама сразу начала работать в цирке хореографом и участвовала в номерах на арене. Я немало времени провела с мамой в цирке. В Омск был эвакуирован знаменитый цирк Корнилова. У них были слоны. Вот от слонов я и не отходила. У меня даже сохранилась цирковая афиша – аттракцион, где есть мама Катя и лилипуты со слонами. Особый запах цирка стал мне родным. Помню, как лилипуты очень нежно ко мне относились и потихоньку иногда мне доставался маленький кусочек сахара – от слонов. Помню слониху Джильду, которая перед выходом на арену писалась. Мама много разных историй рассказывала про цирк, про слонов. Она была удивительной рассказчицей, а еще хорошо пела и аккомпанировала на фортепьяно…
* * *Помню, однажды мама у меня на глазах убрала на высокую полку баночку с сахарным песком, и я совершила страшное воровство. Я нашла момент и как-то добралась до этой баночки. Было мне лет пять, шестой. Я налила водички в маленький тазик и высыпала туда весь сахар. Он растаял, и я принялась есть его ложкой. Когда мама пришла, увидела пустую баночку и меня очень довольную, она заплакала. Оказалось, что это богатство она хотела мне растянуть на 2 месяца.
И второе воровство я совершила, но уже не одна! По соседству с нами жила еврейская семья. Был у них свой религиозный праздник и мы, постоянно голодные дети, увидели, что там за забором что-то такое интересное раскладывают на пеньках. А вдруг, это еда? Ведь по логике – если на улицу выносят, значит, этого у них много! Мы подождали, пока все уйдут в дом, пробрались по-пластунски среди лопухов, собрали это явно съедобное и в шароварчики попрятали, больше некуда было! Оказалось, они сушили мацу. Ох, и колючая она была, пока назад ползли, исцарапались, зато наелись. Но что было потом! А потом этот сосед, с большой колоритной бородой человек, пришел к нам в дом и стал всех угощать мацой. Оказалось, он видел в окно, как мы воровали. Чувство стыда было такое, что до сих пор от него нельзя освободиться…
