Г. Бельская - Убийства в Доме Романовых и загадки Дома Романовых
18 января 1742 года осужденных привезли к эшафоту, сооруженному на Васильевском острове, напротив здания Двенадцати коллегий. Остермана везли на санях — он идти не мог, прочие шли пешком. Выделялся ростом и бодростью фельдмаршал Миних: он был чисто выбрит, хорошо одет и спокойно беседовал с шедшими рядом офицерами. Первым внесли на эшафот Остермана, прочитали приговор — колесование, но вслед за тем объявили, что государыня смягчает наказание и приговаривает виновного лишь к отрублению головы. Старика бросили на доски, обнажили шею, один палач держал его голову за волосы, второй вынимал топор из мешка. В последнюю минуту секретарь вынул новый указ и громогласно заявил: «Бог и государыня даруют тебе жизнь». Объявили помилование и другим… Народ, собравшийся на зрелище, остался недоволен, и солдаты даже вынуждены были утихомирить толпу.
В апреле 1742 года в Москве состоялась торжественная коронация Елизаветы, а летом разнесся слух, будто камер-лакей Александр Турчанинов и несколько гвардейцев замыслили заговор, чтобы убить Елизавету и ее наследника и возвести на престол Ивана Антоновича. Еще через год, летом 1743 года, раскрыли «заговор» Лопухиных, в котором тоже фигурировал Иван Антонович. На самом деле никакого заговора не было, была интрига с целью свалить канцлера А. П. Бестужева, но императрица, постоянно опасавшаяся переворота, перепугалась.
В январе 1744 года последовал указ: брауншвейгское семейство, содержавшееся в Дюнамюнде под Ригой, перевезти в Раненбург, в Воронежскую губернию. Летом 1744 года Елизавета поручила камергеру Николаю Корфу перевезти семейство в Архангельск, а оттуда — в Соловецкий монастырь. Принца Иоанна велено было майору Миллеру везти особо: «Когда Корф отдаст вам младенца четырехлетнего, то оного посадить в коляску и самому с ним сесть и одного служителя своего или солдата иметь в коляске для бережения и содержания оного; именем его называть Григорий. Ехать в Соловецкий монастырь, а что вы имеете с собою какого младенца, того никому не объявлять, иметь всегда коляску запертую[11]. В августе мальчика оторвали от матери — им не суждено было больше увидеться — и всех повезли к Белому морю. Но в октябре было невозможно добраться до Соловков, и сердобольный Корф уговорил оставить ссыльных в Холмогорах, в архиерейском доме. Там, в Холмогорах, они и жили. Иван — под именем Григория — отдельно от родителей. В 1745 году Анна Леопольдовна родила сына Петра, а в 1746 при родах сына, названного Алексеем, Анна Леопольдовна умерла. Погребли ее в Александро-Невской лавре рядом с матерью. Елизавета присутствовала при церемонии и плакала. Остальные продолжали жить в Холмогорах: Иван под надзором Миллера; его отец, сестры и братья — знатока географии Вындомского.
Елизавета наложила запрет на упоминание царствования Ивана Антоновича: все указы и постановления предыдущего царствования были изъяты, портреты, медали, монеты с изображением императора и его матери уничтожались.
И потому дело Зубарева, в котором плоть и кровь как бы обрели разговоры, слухи, перешептывания о несчастном ребенке, так напугали Елизавету. 26 января 1756 года сержант лейб-компании Савин в глухую зимнюю ночь вывез пятнадцатилетнего Ивана из Холмогор, а Вындомский получил инструкцию «за Антоном Ульрихом и за детьми его смотреть наикрепчайшим образом, чтобы не учинили утечки[12]. Путь же Ивана лежал в крепость Шлиссельбург — там российские власти содержали особо опасных преступников.
АКТ VВремя: 5 июля 1764 года.
Место: крепость Шлиссельбург.
Главное действующее лицо: Василий Яковлевич Мирович, подпоручик Смоленского пехотного полка.
Шли годы. Скончалась Елизавета Петровна; погиб в результате заговора ее наследник — император Петр III; вопреки всем законам божеским и человеческим взошла на российский трон немецкая принцесса, убившая своего мужа, Петра III, и отстранившая от царствования своего сына Павла I, — Екатерина II. Только в Холмогорах и Шлиссельбурге все оставалось как прежде. В Холмогорах Антон Ульрих, его дочери (Екатерина и Елизавета) и сыновья (Петр и Алексей), как доносил надзиравший за ними офицер, «живут… с начала и до сих пор в одних покоях безысходно, нет между ними сеней, но из покоя в покой только одни двери, покои старинные, малые и тесные. Сыновья Антона Ульриха и спят с ним в одном покое. Когда мы приходим к ним для надзирания, то называем их по обычаю прежних командиров — принцами и принцессами[13].
В Холмогорах пленники жили, хоть и скудно, и тесно, почти что взаперти, но вместе, постоянно общаясь. В Шлиссельбурге же Ивана лишили не просто свободы, но имени и личности. Тюремщики получили строгие инструкции: никто, кроме двух офицеров и сержанта, не должен видеть арестанта, тюремщики не могли сообщить своим родным о месте службы, не могли говорить арестанту, где он находится, сообщать кому-либо «каков арестант, стар или молод, русский или иностранец». Более того, капитану Овцыну, осуществлявшему надзор за пленником, было предписано (30 ноября 1757 года): «…в крепость, хотя б генерал приехал, не впускать; еще вам присовокупляется, хотя б фельдмаршал и подобный им, никого не впущать…»[14].
По-видимому, в Шлиссельбург Иван Антонович уже был привезен не совсем здоровым; трудно сказать, что подействовало на психику ребенка — разлука с матерью, содержание взаперти, странное обращение окружающих? Во всяком случае, в 1759 году Овцын доносил, что арестант «здоров, и хотя в нем болезни никакой не видно, только в уме несколько помешался…» А в другом донесении писал: «Арестант здоров, а в поступках так же, как и прежде, не могу понять, воистину ль он в уме помешался или притворничествует?» Иногда пленник буйствовал, дрался, бранился, а иногда забивался в угол, не замечая окружающих. Какие-то воспоминания, случайно оброненные слова, разговоры детства и отрочества причудливо запечатлелись в его уме. «Я — человек великий, — сказал он однажды Овцыну, — и один подлый офицер то у меня отнял и имя переменил». А однажды он сказал своему тюремщику: «Смеешь ты на меня кричать: я здешней империи принц и государь ваш». Душевная болезнь отрезанного от внешнего мира узника прогрессировала. «Вкуса не знал, ел все без разбора и с жадностью, — доносит последний его тюремщик (и убийца) Власьев. — В продолжении 8 лет не примечено ни одной минуты, когда бы он пользовался настоящим употреблением разума; сам себе задавал вопросы и отвечал на них; говорил, что тело его есть тело принца Ивана, назначенного императором российским, который давно уже от мира отошел, а на самом деле он есть небесный дух… Нрава был свирепого и никакого противоречия не сносил, грамоте не знал… молитва состояла в одном крестном знамении. Все время или ходил, или лежал, хотя иногда хохотал»[15].
