Георгий Агабеков - Секретный террор Сталина. Исповедь резидента
Работа в партаппарате
В августе 1923 года моя разведывательная работа кончилась. На очередных партийных перевыборах меня избрали секретарем ячеек войск органов ОГПУ в Средней Азии и членом комитета партии в Ташкенте.
Я вступил на новое поприще партийной работы. Описывать ее не буду; она заключалась в получении директив из вышестоящих партийных органов и проведении их в жизнь. Остановлюсь только на партийной дискуссии 1923 года между Центральным Комитетом и Троцким. По этому случаю из Москвы приехал специально Межлаук, ныне работающий в Высшем совете народного хозяйства, и, собрав весь партийный актив района, или аппарат, как его называл Троцкий, дал нам соответствующую линию поведения. Однако, несмотря на мои и всего начальства ОГПУ старания, несмотря на суровую дисциплину в органах и войсках ОГПУ, все-таки при голосовании 45 процентов партийцев оказались на стороне Троцкого, и то только потому, что счетчики голосов были наши. Как потом выяснилось, в центральном ОГПУ в Москве также большинство сотрудников стояло за Троцкого, и дело дошло до того, что собрание пришлось прервать на сутки, а на следующий день вызвать из Ленинграда Зиновьева, который в четырехчасовой речи наконец убедил сотрудников голосовать за Центральный Комитет партии.
О том, насколько советские государственные органы зависимы от партии, показывает также следующий случай. Предстоял большой показательный процесс в Верховном суде Туркестана.
В один из дней по вызову заведующего орготделом я явился в областной комитет партии. Постучавшись, вошел к нему в кабинет. Небольшая, хорошо обставленная, но грязная комната. Пыль на креслах, на столе. У одной стены стоит большой книжный шкаф, набитый книгами, газетами, брошюрами. В углу на древках стоят несколько свернутых знамен, покрытых пылью. Несколько полотнищ с разными лозунгами прибиты к стене. За столом сидит заведующий орготделом Галустян с выделяющейся большой стриженой черной головой. Он просматривал и подписывал какие-то бумажки.
– А, товарищ Агабеков, садитесь. У меня для вас важное поручение, – проговорил он, торопливо делая пометки на бумаге и отодвигая от себя все папки в сторону.
Взяв одну из лежащих на столе папирос, я закурил и сел.
– Так вот, вы знаете, наверно, о деле Махлина, Мадуева и К°, этих мерзавцев, – начал он.
Я кивнул головой. О Махлине, заведующем исправдомом (тюрьмой), я слышал, что он, пользуясь своим служебным положением, брал взятки, злоупотреблял властью и заставлял арестованных женщин сожительствовать с ним. Кроме того – и это было главное, – на Махлина поступил донос, будто он служил в контрразведке у англичан, когда англичане занимали Туркестан (доказательство по последнему пункту, кстати, так и не было представлено).
– Дело в том, – продолжил заведующий, – что Махлин и Мадуев – коммунисты, или, вернее, были коммунистами, потому что сейчас партийные билеты у них отобраны. Слухи об их деяниях проникли в рабочую массу и вызывают возмущение. У меня имеется много заявлений на этот счет от наших товарищей партийцев. Поэтому мы решили их расстрелять не обычным порядком, а предварительно устроить показательный процесс. Нужно показать массам, что советская власть расправляется с провинившимися коммунистами так же, как и с контрреволюционерами. По нашему предложению ОГПУ передало их дело в Верховный суд, который и будет судить. Председателем суда назначен товарищ Смирнов, вы, наверно, его знаете, а членами суда мы решили назначить вас и одного товарища, женщину из женотдела. Так вот, нужно повести дело так, чтобы массам была ясна их классовая чуждость, и приговорить их к расстрелу.
– А каково мнение Центрального комитета партии? – спросил я.
– ЦК утвердил наше решение, – продолжал Галустян, – и даже сам Межлаук (председатель Средазбюро ЦК. – Ред.) будет выступать общественным обвинителем. Тут все согласовано. Вам только нужно технически провести процесс. В особенности вам, ибо, между нами, ведь Смирнов неграмотный, а товарищ из женотдела не в счет. Поэтому вам придется, так сказать, подводить под статьи. Я думаю, вы по своему опыту в Чека это дело сумеете провести.
– Будет сделано, – ответил я. – Когда же начнется процесс?
– Да вот завтра мы вынесем постановление о назначении вас членом Верхсуда. Затем нужно нажать на профсоюзы, чтобы они мобилизовали как можно больше народа на процесс, и, я думаю, со следующего понедельника можно начать. Другие члены суда уже инструктированы, и о деталях вы сами с ними договоритесь, – закончил он.
На прощание он мне подарил несколько новейших брошюр, и я вышел на улицу из областного комитета партии.
Итак, с завтрашнего дня я буду членом Верховного суда и должен публично выступать как представитель правосудия. Первой моей мыслью было сейчас же пойти в Верховный суд и ознакомиться со следственным материалом. А затем я, вспомнив инструктирование Галустяна, подумал: «Зачем? Ведь вопрос уже решен. Нужно просто приговорить к расстрелу». И я повернул к себе в здание Чека.
Не успел я, придя к себе в кабинет, приняться за дела, как позвонил телефон.
– Это Агабеков? Здорово, говорит Смирнов. Слушай, нам придется с понедельника работать вместе. Так вот, суд будет заседать в театре «Колизей». Начнем с трех часов дня, чтобы публика успела подойти.
– Хорошо, это все? – спросил я.
– А с делом не хочешь ли ознакомиться, их тут четыре папки? – в свою очередь спросил Смирнов.
– Нет, – ответил я, – не стоит терять время.
– Правильно, на суде во время допроса лучше разберемся, чем по бумагам. Ну, прощай.
– Прощай, – я положил трубку.
Театр «Колизей». Большое круглое здание, вмещающее до 4 ООО человек. Оно было построено под цирк, но впоследствии переделано в театр. Весь состав суда, в том числе и я, собрался за кулисами. Я взглянул сквозь щель занавеса. Партер уже был заполнен публикой, но прибывали все новые партии профсоюзников. На эстраде стоял длинный стол, покрытый красным сукном. Комендант суда устанавливал на столе чернильные приборы, графин с водой и звонок. Направо от стола виднелась кафедра для прокурора. Налево были расставлены под одной из лож стулья для защитников. Вверху в ложе уже сидели подсудимые.
Наконец раздалась команда коменданта суда: «Встать. Суд идет», – и мы вышли из-за кулис. Все заняли свои места. Председатель суда Смирнов, маленького роста, с изрытым оспой лицом и красноватым от чрезмерного злоупотребления спирта носом, сел посередине между мной и женщиной. Он держит себя важно и, видимо, чувствует себя уверенно. Я в форме, а женщина – член суда – в кожаной тужурке. Направо от нас разместился прокурор, еще молодой человек с высохшим лицом и воспаленными красными глазами. Он молодой коммунист, и данный процесс был первым серьезным делом, порученным ему партией. Он явно волновался. Налево сидели защитники. Видно, старые, опытные юристы. Они держались очень спокойно. Безнадежно спокойно. Видимо, и им было известно, что весь этот суд – простая комедия и что приговор уже имеется наготове.
