Василий Ливанов - Путь из детства. Эхо одного тире
В школе был актовый зал. В довольно просторной комнате часть помещения занимал невысокий сценический помост. Был и занавес, раскрывать и задергивать который надо было, протаскивая вдоль сцены руками.
Перед сценой умещались четыре или пять рядов тесно поставленных стульев.
Вот на этой самой сцене Митя Урнов впервые выступил перед нами в инсценировке «Холстомера» Льва Толстого. Самой был не только автором инсценировки, но и единственным исполнителем, если не считать Гладкова, который по ходу представления время от времени проигрывал какие-то русские мелодии на старом, дребезжащем пианино, постоянно стоящем на сцене.
В этом представлении Митя выступал от имени очеловеченной писателем лошади — Холстомера, полностью подтвердив свое школьное прозвище. Холстомер исполнителя был уже стар, что подчеркивалось в его одежде: ветхая растянутая шерстяная кофта, растоптанные, ободранные туфли, что-то вроде академической шапочки на голове. Лицо было загримировано клочковатой сивой бородой.
Прошли годы, но эмоциональное впечатление от этого представления незабываемо. На волне безусловного успеха Митя решил потрясти нас, воплотив на этой же сцене финальный монолог Отелло из одноименной пьесы Шекспира.
Наша Антонина Николаевна решила, что будет вполне уместно пригласить на это новое представление девочек из параллельного класса соседней женской школы.
В общем, намечалось что-то небывалое. Но все мероприятие чуть не сорвалось.
Для воплощения шекспировских страстей требовалась Дездемона, которую в финале Отелло должен был душить. А вот исполнять роль Дездемоны все в нашем классе категорически отказывались. Наконец Мите все-таки удалось уговорить Владика Крючкова, тихого застенчивого паренька, очевидно стеснявшегося своего разговорного заикания.
Митя объяснил Владику, что на сцене ему почти не придется говорить и даже ничего делать. Он будет лежать на раскладушке, полностью закрытый белой простыней, из-под которой будут видны только его волосы на подушке. И в самом конце сцены он скажет всего два слова. Всего два! Владик, скрепя сердце, согласился.
И вот стулья в зрительном зале заполнились кучно сидящими девочками и нашими одноклассниками.
Не помню, кто оттащил в сторону занавес, и Митя предстал перед нами в образе мавра Отелло. От природы он был курчав и темноволос, а теперь густо вымазал лицо жженой пробкой, ею же намазал и тыльные стороны ладоней, и вот вам, пожалуйста, — самый натуральный мавр. Владик лежал под простыней совершенно недвижимо. Отелло начал «рвать страсти в клочки» в лучших традициях провинциального театра прошлого века. Зрители сидели, не дыша. Накатил финал. Отелло бросился душить Дездемону и невольно сдвинул простыню к горлу Владика. На глазах изумленных зрителей из-под простыни вдруг показались две крупноразмерные мужские ступни, не очень чистые, потому что «Дездемона» перед тем, как улечься, ходил по пыльной сцене босыми ногами. И раздался хриплый баритон, произнесший с заиканием:
— Я не-ви-ви-нна!
Наверное, это был единственный случай в истории мировых шекспировских представлений, когда трагическая развязка вызвала взрыв хохота в зрительном зале.
И, конечно, мы были благодарными кинозрителями. Наших фильмов тогда выходило немного, но мы их смотрели по несколько раз. А в американском фильме «Сестра его дворецкого» невозможно забыть очаровательную юную Дину Дурбин, в которую все мы, юнцы, были поголовно влюблены.
А когда появился «Подвиг разведчика», то прогулы в школах увеличились многократно. Реплики из этого фильма любой мальчишка знал наизусть. Потом на экранах пошли английские и трофейные картины: «Багдадский вор», «Приключения Тарзана». Были фильмы с участием Марлен Дитрих и Марики Рокк, но это для публики после 16 лет.
Случались коллективные посещения театров. Эти посещения не оставили у меня никаких воспоминаний, скорее всего потому, что я, пользуясь родством, пробирался лет с 12 на спектакли Московского Художественного театра, где играл мой отец Борис Ливанов. О подлинном чуде искусства, воплощенном в спектаклях этого великого театра, я надеюсь рассказать в своей следующей книге.
На пути из моего детства нельзя не вспомнить о футболе. Игра в футбол была нашей истинной страстью. В каждом московском дворе образовывалось что-то вроде футбольной команды. Играли в любом составе: трое-на-трое, пятеро-на-пятерых…
В глубине Советской (теперь Тверской) площади расположен двухъярусный скверик, который завершается мрачноватым черно-серым зданием Института марксизма-ленинизма. Он там находится и по сей день. Перед зданием — памятник сидящему Ленину (назывался «Ленин на горшке»), кстати, работы скульптора С. Меркурова, того самого.
На верхнем ярусе круглый фонтан и балюстрада. А под этой балюстрадой еще один фонтан, прямоугольный. Когда, года через два после войны, в этот фонтан пустили воду, мы, окрестные ребята, стали летом в нем купаться. Вода была мутная, в ней плавали окурки папирос, но это нас нисколько не смущало. Искупавшись, целой оравой бежали к зданию института и выколачивали отжатые трусы о нагретые солнцем пористые камни фасада. Представьте себе зрелище: фасад института, остекленные дубовые двери входа, черная доска с надписью золотыми буквами «Всесоюзный научный институт марксизма-ленинизма», а по обе стороны от этой доски ряды голых мальчишеских задниц. Временами из дверей выскакивали какие-то люди, и тогда мы улепетывали, не всегда успев надеть трусы.
Но вернемся к футболу. Между круглым фонтаном и площадью — довольно просторная площадка. Это было наше первое футбольное поле.
Футбол для меня, восьмилетнего, начался зимой. Никаких мячей у нас не было. Мячом служила обыкновенная ледышка покрепче. Вот ее и гоняли после школы футболисты в валенках. Длина ворот, небольшая, отмечалась школьными сумками. Вратарей не было. Домой шли, когда заметно стемнеет. Матч обычно заканчивался не с футбольным, а с баскетбольным счетом, скажем, 32: 18, или что-то в этом роде. Если мяч-ледышка во время игры трескалась, ей быстро находили замену. Весело!
Потом появился первый мяч, помню, теннисный. Со временем стали приносить детские резиновые мячи, которые у чьих-то старших братьев или сестер сохранились с довоенных времен. Купить футбольный мяч было невозможно — не продавались. А когда появились настоящие мячи, площадка на скверике для игры уже не годилась — футболисты подросли. Стали играть настоящим мячом на самой площади.
До этого площадь пережила два памятника.
Первый — белому генералу Скобелеву, освободителю славян от турецкого ига. Второй — монумент Свободе, работы скульптора Андреева. Но кому-то из высшего партийного начальства монумент пришелся не по вкусу, его снесли. Площадь была свободна, машины туда не заезжали.
