Николай Ващилин - На территории любви Никиты Михалкова
В Питере светало поздно. Мы встречались в отеле в начале одиннадцатого и шли работать на улицы города. Вдоль и поперёк проходя по улицам, Марио искал выразительные ракурсы. Он попросил меня собрать несколько моделей и одеть их в костюмы времён Александра Пушкина. Юра Хомутянский, преподаватель из Театрального института, где в то время работал доцентом и я, одев цилиндр и накидку, со спины стал очень похож на Пушкина. Оставалось начать сочинять стихи, но Юра тяготел к пантомиме. На женскую роль я пригласил студентку с курса профессора Куницына Олю и решил все кадровые вопросы по обеспечению съёмок. В институте в январе шли экзамены и я был абсолютно свободен. После запрета на выезд во Францию и прикрытия моего курса трюковой подготовки работать в институте вообще не хотелось. Обиделся я на них. Злые они.
Появление иностранца на улицах Питера в январе 1984 года не могло пройти незамеченным. Народ, особенно в зимнее время, напоминал огородных пугал в серо-чёрных лохмотьях. Экзотические зимние шапки из бродячих собак, косивших под волка, создавали ощущение присутствия в зоне заклятых преступников архипелага ГУЛАГ. Воротник из рыжей лисицы вызывал у граждан нездоровый интерес. Что говорить о Марио, который появлялся среди серой, укутанной вязанными шарфами, толпы в серебристом длинном манто гагачьего пуха с белым шёлковым подкладом. Поток прохожих замирал и поворачивался в нашу сторону, как делалось всегда, если граждане видели, что снимается кино. Сюжет с Пушкиным на Невском мы снимали в окружении тысячной толпы зевак. Марио интересовался, почему они не на работе, не строят вожделенный коммунизм? Я шутил, что это агенты КГБ, приставленные наблюдать за его диверсией. Я ждал вопросов от компетентных органов, но их не было. Может быть они тяжело переживали смерть Андропова и прибывали в краткосрочном ступоре. А может объявили забастовку по поводу назначения Генсеком полумёртвого Константина Устиновича Черненко.
Оля украшала нашу компанию не только своей эффектной фигурой, но и купленной по случаю искусственной шубкой «под леопарда». В общем, на третий день наших съёмок на Невском стали появляться организованные группы туристов, любовавшихся издали нашей компанией. Марио, заметив такой интерес, подзывал граждан, как туземцев в Африке, сфотографироваться, но они смущённо бычились и убегали.
Колоннада Казанского собора привлекала Марио Гарруба не меньше, чем лица экскурсоводов музея религии и атеизма, между этих колонн бродивших. Перспектива галереи Гостиного двора или Пассажа насыщалась в его фотографиях покупателями, простаивающими в многочасовых очередях за парой итальянских колготок. Когда Марио увидел прилавок с женским нижним бельём он потерял дар речи и в его старенькой «Лейке» заело плёнку. Забыв об осторожности, он стал судорожно снимать бюстгальтеры, похожие на гамаки и голубые байковые панталоны, больше похожие на защитную форму пожарника. Бдительные продавщицы подняли крик, упрекали нас в шпионаже и унижении достоинства советской женщины. Затерявшись в густой толпе покупателей, мы благополучно скрылись.
В середине дня Марио приглашал нас с Олей на лёгкий перекус и мы искали удобное местечко. Когда я привёл его в битком набитый «Сайгон», он моментально разобрался в ситуации и стал незаметно щёлкать «Лейкой» босховские лица моих авангардистских соотечественников. Сайгоновские завсегдатаи, увидев, что их снимают для западной прессы не наши люди, наперебой позировали и скалили в улыбке свои полузубастые рты. Посыпались предложения от стиляг зайти к ним в гости и запечатлеть их уникальный быт. Марио потерял голову и, забыв про меня, бросался во все стороны. Чтобы разрядить накалившуюся обстановку, я выбрал рыжего бородатого художника- абстракциониста, живущего напротив «Сайгона» и, навешав Марио лапши, что это восходящая звезда, поволок его в мастерскую к новоявленному маэстро Лукка. Дверь открыла престарелая растолстевшая большевичка, которую я навскидку окрестил мамой художника. Возбуждённый Валерий воспринял это как личное оскорбление и начал кричать на английском языке, предназначавшемся для иностранца, явное моё разоблачение "Итс май вайф!" Моя эрудиция в познании питерской фауны была растоптана на глазах у Марио. Но мой гонорар он уменьшать не стал. Он был всем очень доволен.
Когда репортаж был почти готов, Марио захотел снять общий план Невской першпективы и выбрал для этого точку на балконе жилого дома, рядом с кинотеатром «Художественный». Мы поднялись на лифте на последний этаж и, сориентировавшись по стенам, позвонили в квартиру. Это была огромная коммуналка, а хозяева престарелые строители ударных строек коммунизма, участники Всемирного фестиваля молодёжи и студентов 1957 года в Москве. Дверь открыл двадцатисемилетний мулат, дитя тесной дружбы народов времён хрущёвской оттепели. Увидев Марио в его серебристом манто, он радостно открыл все окна и двери и соседи принялись накрывать общий стол. Одни тащили солёные огурцы, другие маринованные грибочки, третьи — квашенную капустку, четвёртые — дымящуюся картошечку, а пятые достали с балкона заиндевевшую бутылку «Столичной» водки. Это была пятикомнатная коммунальная квартира. Марио вышел на балкон, встал на какой-то ящик и выстраивал кадр, чтобы захватить торс обнажённой кариатиды, поддерживающей эркер балкона. Удачную съёмку мы отметили шумным застольем с песнями и плясками. Провожали нас хоралом «Интернационала».
К шести часам пополудни на город спускалась вечерняя мгла. Усталые, но довольные мы тащились в «Европейскую», где Алла накрывала нам шикарный стол. У итальянцев принято есть много, но один раз, вечером, когда садится за горизонт палящее солнце и на землю опускается ночная прохлада. Здесь, в промозглом Питере, мы согревались любимым Гаррубовским виски «Джек Дэниэлс», предусмотрительно привезённым ими с собой, а десерт полировали настойкой сицилийских трав «ди джастиво». Развалясь в креслах, сытые и пьяные, попыхивая сигарой, мы начинали хохотать, вспоминая перипетии дня.
Марио намучился от своей привлекательности, мешавший его работе тайного наблюдателя, и решил подарить мне в качестве бонуса своё элегантное пуховое пальто. Чтобы подавить моё радостное смущение, он предложил мне поменять своё пальто, на моё, замаскирующее его под советского гражданина. Сделка была совершена мгновенно, не принимая во внимание некоторую разность в наших размерах. Но подарок я отложил в сторонку до лучших времён, а одел старенький, побитый молью, тулупчик, перешитый евреем-скорняком из тулупа сторожа Сытного рынка, купленного мною по случаю. Работа в новом камуфляже спорилась бойко. Марио снимал потаённые уголки Питера и незабываемые лица его обитателей. Народ, принимая нас за своих, отдавался съёмкам с восторгом, проглатывая моё враньё про журнал «Огонёк» за чистую, звенящую монету.
