Карла Рэй - Божья девушка по вызову. Воспоминания женщины, прошедшей путь от монастыря до панели
В те дни мы не страдали от отсутствия юмора. Юмор не позволял всему странному и необычному в нашей жизни приобретать мрачные оттенки. Тем не менее, когда мы впервые присоединились к монахиням в общем зале для ежедневных молитв и одна из сестер встала на колени, громко обвиняя себя в совершенных проступках, прося настоятельницу и всех нас простить ее и молиться за нее, я покраснела. Мне казалось, что я совершаю нечто неприличное, наблюдая такую откровенность. После этого я пошла в часовню. Там меня ждало еще одно потрясение: сестры целовали пол при входе и выходе! Позже я видела, как они целуют пол в трапезной – так и не поняла, почему, – а в особо серьезных случаях – обувь почитаемых монахинь, чаще всего преподобной матери-заместительницы.
У меня возникло стойкое ощущение, что я оказалась в средних веках. В ужасе я наблюдала, как одна из кандидаток ела, опустившись на колени и превратив свой стул в стол. Она находилась немного в стороне от остальных и не имела возможности накладывать себе пищу. Я поняла, что такое случается довольно часто и указывает на добровольный уход от общества вследствие нарушения какого-то правила. Если кто-то посочувствует ей и накормит, униженное извинение считается принятым. Иногда во время трапезы настоятельница позволяла такой сестре присоединиться к остальным, заняв свое место за столом. Всегда можно было рассчитывать на то, что вас накормят и простят, так что подобные сцены представляли собой лишь ритуал послушания.
Наша первая наставница казалась воплощением нравственного величия: у нее была прямая спина, суровый взгляд, тонкая наблюдательность, чувство юмора, ум и сила духа. Мать Фило– мена медленно умирала от рака, что давало ей возможность непосредственно воспринимать действительность благодаря проницательному уму. Когда-то школьники боялись ее как сторонницу строгой дисциплины, но к нам она относилась с большим пониманием. Она водила нас на медленные прогулки по монастырской территории, великолепно выглядевшей благодаря огромным хвойным деревьям, дубам и вязам, а также кропотливой работе моего энергичного и изобретательного отца. Она помнила названия всех деревьев и знала множество историй о жизни монастырей в других странах и о женщинах, обитавших в них.
Ей импонировала наша непосредственность, хоть она и заставляла нас придерживаться правил. Мы могли говорить только по очереди. У нее великолепно получалось делать так, чтобы у каждой из нас была возможность внести свой вклад в оживленные беседы.
Во время отдыха можно было поделиться невероятными историями, задать коварные вопросы о монахинях и посмеяться. Мы много смеялись, потому что были молоды, полны едва сдерживаемого озорства и нуждались в разрядке тревоги, возникавшей вследствие привыкания к новой жизни. Смех отлично помогал избавляться от напряжения, сохранять здравый смысл и восстанавливал здоровый румянец на щеках. Мой природный юмор обретал свободу, когда наступала моя очередь говорить, а все вокруг молча слушали. Только на третий год моего пребывания в послушницах, после того как новая наставница посоветовала мне развивать чувство юмора, чтобы его не утратить, я начала забывать о смехе. Она затронула некоторые из уже знакомых мне положений относительно гордости – это было, как выиграть слишком много разноцветных стеклянных шариков.
Окончание отдыха обычно вызывало у меня ощущение большой потери, даже обреченности. Почему мы не могли продолжать мечтать, воскрешая мир в памяти еще в течение нескольких часов? К чему такое унылое подчинение распорядку? Но в два часа пополудни наступала внезапная тишина, словно все мгновенно умирало. Время отдыха заканчивалось, глаза опускались, и мы спешили вернуться к своим обязанностям.
Работы было много. Послушницы и кандидатки, должно быть, сэкономили монастырю огромные деньги, которые без них были бы потрачены на стирку и чистку. Мы работали в спальнях, в прачечной, на кухне, в часовне и в бельевой, где раскладывали одежду, шили новые носильные вещи или ремонтировали старые за швейными машинами – по сути, работа в этом огромном месте ждала нас повсюду.
Пока я была в монастыре, туда никого не нанимали – всю работу делали послушницы и монахини, назначаемые для этого в свободное от учительских обязанностей время предприимчивой сестрой Кевин. Я ушам своим не поверила, когда спустя несколько лет после ухода из монастыря узнала, что моя семья была вынуждена вносить за меня плату как во время послушничества, так и все восемь с половиной лет до принятия мной последних обетов. Это было связано с тем, что у меня не было приданого; за мной стояло лишь стремление родителей завещать меня монастырю до самой смерти, а этого было явно не достаточно. Я и представления не имела об этом вымогательстве.
«Платят всегда бедняки, миссис ван Рэй, – сказала моей матери сестра, которую послали выполнить грязную работу по сбору денег. – Богатые могут не беспокоиться – они не платят никогда».
Кажется, приданого не было у довольно большого числа девушек, даже у тех, чьи семьи могли его обеспечить. Богатым хватило здравого смысла не уступить требованиям оплаты, когда их дочери отдают свои жизни Богу и бесконечной работе во имя Него.
Моей основной обязанностью являлось до блеска чистить коридоры и общие комнаты. Мне показали, как разбрасывать в начале коридора ненужную заварку и методично мести, чтобы влажные листья собирали всю пыль. Я научилась усмирять большую полировочную машину, выпрыгивавшую из неопытных рук, и ухаживать за резными столами из красного дерева, стульями времен королевы Анны и всем убранством пышных комнат, напоминавших двор короля Луи XIV (античные вазы были мне в новинку, а некоторые из них достигали трех футов высоты).
Если приходил посетитель, нас не должны были видеть за работой, но иногда встречи избежать не удавалось. Однажды, когда я протирала пол в коридоре, из зала появился важного вида мужчина, и я спряталась в ванную комнату настоятельницы, расположенную за дверью в том же коридоре. Эта ванная комната была просторным и запретным местом, обычно недоступным для таких простых уборщиц, как я. Мужчина, однако, собирался посетить именно ванну и был готов поспешно уйти, увидев там меня. Яростно вытирая пыль, я сказала, что уже заканчиваю, да и вообще – ничего страшного!
В трапезной, где мы ели, меня посещали тревожные чувства. У кандидаток была своя столовая дальше по коридору. Обычно процесс принятия пищи контролировала наша наставница, и мы получали от нее некоторые указания. Основательницей нашего ордена была француженка, но этикет в принадлежавших ордену монастырях был поистине викторианским. Трапеза проходила нервно и мучительно. Однажды наставница ела яблоко ножом и вилкой. Я считала себя несведущей в манерах поведения за столом и предполагала, что все, кроме меня, дочери садовника, отлично в этом разбираются. Однако разве кто-то ел дома апельсин ложкой или яблоко – ножом и вилкой? Поэтому все мы чувствовали себя примерно одинаково, искоса наблюдая за манерами соседок.
