Самсон - Самсон. О жизни, о себе, о воле.
Буц-команда – это сегодняшние маски-шоу, которые врываются в офисы или банки и кладут всех на пол, не разбираясь, кто перед ними – простой менеджер или финансовый директор. Только в отличие от сегодняшних бойцов буц-команда вообще не имеет никаких запретов. Они врываются в большую камеру, куда помещают вновь прибывших, и начинают лупить всех дубинками. Подобная экзекуция может продолжаться до тех пор, пока все сидельцы не останутся лежать на бетонном полу. После этого приходит начальник и зачитывает правила поведения в следственном изоляторе. После подобной расправы ни у кого не возникает желания выказывать недовольство или пытаться искать правды.
Я видел, как напряглись арестанты, когда за нами подъехали автозаки. Смех и разговоры сразу прекратились, а на лицах сидельцев отразились злость и страх.
Послышался лязг затворов, лай собак и отрывистые команды:
– Открыть первый бокс! Всем приготовиться! Сейчас я буду называть фамилию, осужденный подбегает ко мне, называет статью и срок, и только после этого отправляется в автозак! – прозвучал громкий голос тюремного прапорщика, который принимал этап.
– Не вздумай замешкаться, пацан, убьют, – шепнул мне на ухо стоявший рядом мужик. – Настоящие изверги, – добавил он, и от его слов у меня по спине пробежал неприятный холодок.
Одно дело, когда перед тобою оказывается такой же, как и ты, арестант, с которым тебе придется вступить в схватку, – и совсем другое, когда перед тобою лютые, как звери, конвоиры, которым ты не можешь даже слово сказать поперек.
Послышались выкрики фамилий и топот ног. Все это смешивалось с собачьим лаем и вскриками арестантов, которых подгоняли дубинками. Наконец настала моя очередь. Все происходило как в тумане. Вначале я услышал свою фамилию и, подхватив баул, бросился по узкому коридору к стоящему в дверях конвоиру, который держал мое дело, запечатанное в конверт. Все дела осужденных всегда следовали за ними, куда бы их ни отправили. Спецчасть запечатывала дело в специальный конверт, на который приклеивалась фотография и основные данные: фамилия, год рождения, место жительства и, конечно же, срок и статья. Иногда на конверты ставились специальные пометки в виде значков. Например, две буквы БС в углу конверта означали, что осужденный – бывший сотрудник, а значит, сажать его с остальными строго воспрещено, так как его сразу могут замочить. Синяя полоса поперек конверта означала, что осужденный склонен к самоубийству, и его подвергали самому тщательному обыску, заглядывая во все отверстия организма. Но самым зловещим знаком была красная полоса. Она означала, что осужденный склонен к побегу. На таких арестантов было страшно смотреть, когда их везли по этапу. Любой конвой без лишних разбирательств «метелил» их так, что мама не горюй. Чтобы, как говорится, даже мысли не возникло о побеге. Иногда подобные полосы ставили отрицалам, отправляя их на этап на другую зону. Обозлившаяся администрация колонии, где находился авторитет, без всяких причин лепила ему на дело красную полосу, а там уже на этапе его ждала неминуемая расправа со стороны конвоя. Таким образом администрация мстила авторитетам за причиненную на зоне головную боль. И хотя на моем деле не стояло никаких обозначений, эксцессов избежать не удалось. Подскочив к конвойному, я почему-то напрочь забыл свою статью.
– Статья! Срок! – заорал конвойный.
Но все было бесполезно, я ничего не помнил. Не то чтобы я испугался или растерялся, просто поймал какой-то ступор, и все. Недолго думая, ко мне подскочил второй конвойный и саданул дубинкой по почкам, от чего у меня в глазах потемнело.
– Пошел вперед! – заорал старший и придал мне ускорения тычком в спину.
Видимо, они поняли мое состояние, какое бывает у тех, кто первый раз оказался на их этапе. Автозаки подгоняли вплотную к дверям вагона во избежание попыток побега на рывок, но все равно между ними оставалась небольшая щель, куда, собственно, и попала моя нога, когда я пытался запрыгнуть в «воронок». Я споткнулся и потерял башмак, который провалился в узкую щель. Оставаться в одном башмаке я был не намерен, и поэтому на секунду остановился, пытаясь достать упавшую обувь. Такой наглеж вывел конвойного из себя и он, мгновенно оказавшись рядом, стал лупасить меня дубиной. На мое счастье, кто-то из арестантов успел-таки схватить меня за шиворот и заволочь в отстойник, где уже сидело несколько сидельцев.
– Ладно, на тюрьме договорим! – зло бросил конвоир и пошел выполнять свою работу.
Его слова, естественно, ничего хорошего мне не сулили, да еще и арестанты, похлопывая меня по плечу, с сожалением советовали:
– Попал ты, пацан. Но ты держись. Не ты первый, не ты последний.
Скрежет открываемых железных ворот сообщил нам о прибытии на место. Новочеркасская тюрьма была не просто тюрьмой, где содержались подследственные и осужденные. Здесь находились и те, кому по приговору был вынесен расстрел. Кстати, сам расстрел происходил здесь же. Такие тюрьмы назывались исполнительными, потому как в них приводились в исполнение смертные приговоры. Территория тюрьмы была огромной, состояла из множества корпусов, в каждом из которых содержался определенный контингент арестантов. Например, в первом корпусе держали подследственных, во втором – осужденных, в третьем находилась больничка, в четвертом – транзитка, в пятом сидели крытники – те, кто был осужден на крытый режим и какую-то часть своего срока должен был отбывать в тюрьме. И, наконец, в подвале находились смертники – те, кого в конце ждала вышка.
– Вышли по одному! Сели на землю! Руки за голову и слушать мою команду! – заорал все тот же конвойный, принимавший нас со «столыпина».
Один за другим мы спрыгивали с автозаков и, садясь на корточки, закладывали руки за голову. Каждый понимал, что бывает даже за малейшее неповиновение. Дальше шла перекличка и тщательный шмон. На широких столах тюремные пупкари вытряхивали наши баулы и просматривали их нехитрое содержимое: нижнее белье, кружка-ложка, сменная одежда, тетради, ручки, фотографии близких. Все то, что сопровождает любого арестанта до конца срока. Тюремный скарб тщательно прощупывался на предмет запрещенных вещей: колюще-режущих предметов, денег, наркотиков, чая. В те времена чай приравнивался к бодрящим напиткам и был запрещен вплоть до девяностых годов. Бред, конечно, но это было именно так. Если у кого-то находили что-нибудь запрещенное, то он немедленно отправлялся прямиком в карцер, где мог просидеть вплоть до своего следующего этапа. Дальше начиналась одна из самых унизительных процедур: тебя заставляли полностью раздеться, а потом принимались осматривать тело в надежде найти запрещенные предметы. Не могу сказать, что это была напрасная экзекуция со стороны администрации. Большинство из сидельцев, несмотря на всевозможные запреты, все же решалось провозить и те же деньги, и чай, и наркотики. Кроме того, из пересылки в пересылку следовали воровские малявы, которые никаким другим способом доставить было нельзя. Кому-то это удавалось, а кто-то оказывался на киче.
