Изабелла Аллен-Фельдман - Моя сестра Фаина Раневская. Жизнь, рассказанная ею самой
Вчера вечером сестра рассказала, что было покушение на Ленина, якобы в него бросили гранату. Я удивилась, кому надо покушаться на мертвеца? Но сегодня Ниночка и Светлана подтвердили, что покушение действительно имело место. Какая-то женщина!!! бросила в саркофаг камень, а не гранату и вдобавок плюнула. Разбилось стекло, женщину арестовали. Что это – ненависть или же нарушения психики? Nicolas сказал, что стекло у саркофага было очень прочным, и для того, чтобы разбить его, камень надо было бросить с большой силой. Выходит, что она тренировалась заранее? Думаю, что правильнее всего было бы похоронить Ленина и Сталина. Мавзолей с empaillé[61] – это дикость. Nicolas утверждает, что настоящий Ленин давно похоронен, как и Сталин, а в саркофагах лежат манекены. Предлагал мне пойти и убедиться в этом самой, но я не разбираюсь в манекенах и не намерена посещать столь страшные, зловещие места.
Вечером начинается празник Рош Ашана[62]. Кажется, его никто здесь не празднует. Стерлась грань между праздниками, все они, личные, еврейские, христианские, советские, празднуются одинаково – устраивается застолье, на котором первый тост провозглашается за повод к празднику, а дальше все идет своим чередом. Ничего, хлеб, мед и яблоки у нас есть, когда вернется сестра, мы встретим праздник как положено. Традиции сплачивают людей, семьи, народы. Недаром же, отринув все старые традиции, коммунисты начали активно насаждать новые. Без традиций жить нельзя.
13.09.1961– Какие роли тебе никогда не хотелось играть? – спросила я сестру.
Спросила без всякой задней мысли, просто захотелось спросить.
– Лизу в «Дворянском гнезде», Нину в «Чайке», Софью в «Горе от ума»… – начала перечислять сестра.
Я не успела удивиться такому подбору, как сестра разрыдалась. Оказывается, она считает себя не вправе играть те роли, в которых когда-то блистала П.Л. Для нее это равносильно святотатству.
– Такой актрисе пожалели дать «народную»! – сетовала между всхлипами сестра. – Всем бл. ям дают, а настоящую актрису обошли!
17.09.1961Сестра получила странное письмо из Свердловска от какого-то Клима Евсикова. «Фаина, помнишь наши дни золотые и прогулки по набережной Невы», – пишет он. «Дни золотые» – явно из репертуара Петра Лещенко. Все письмо (четыре листа, исписанных с обеих сторон мелким почерком!) изобилует похожими паточно-приторными выражениями. Заканчивается оно словами «Жду ответа, как благодатного дождя в жаркий день». Кто такой Клим Евсиков, сестра не знает. Весь вечер перебирала в памяти знакомых, но такого среди них не нашла. Говорит, что по набережной Невы гуляла только с Анной Андреевной. Наверное, это какой-то розыгрыш или автор письма не в себе.
– Представь себе такую картину! – начинает фантазировать сестра. – В один прекрасный день раздается звонок. Я открываю, а на пороге стоит здоровенный бугай с фанерным чемоданом в руках. Он ставит чемодан, поднимает меня на руки, прижимает к себе и орет на весь подъезд: «Фаиночка! Солнце мое! Отрада души моей! Наконец-то мы встретились!» Я стону от счастья, все соседи ревнуют, а все соседки завидуют.
– Как он узнал твой адрес? – недоумеваю я.
– Адрес народной артистки – достояние народа! – смеется сестра.
Номер телефона тоже народное достояние. Позавчера сестре звонила какая-то Ванда, которую она и знать не знает, на прошлой неделе звонила Тинатин из Тбилиси. «Простите, милочка, но в Тбилиси я знаю только Верочку и Софочку», – ответила сестра и повесила трубку. Мне же имя Тинатин показалось смутно знакомым. Только на следующее утро я вспомнила, что так звали одну из героинь «Барсовой кожи» Руставели, читанной мною еще в гимназическую пору.
22.09.1961Сестра страдает от отсутствия приглашений сниматься в кино не только душевно, но и физически. Скачет давление, болит сердце.
– Не так уж и много мне осталось, – горько говорит она, – а столько всего хочется сыграть.
Что бы она ни говорила о театре (про глаза зрителей, контакт с залом и пр.), кинематограф для нее стоит на первом месте. Хочется оставить о себе память. От спектакля остаются только афиши, а картины сохраняются вечно. В этом вся суть. Но и в театре с ролями плохо. Ирина время от времени заводит речь о переходе. Сестра отвечает, что на такой шаг надо решиться, что она уже столько раз обжигалась, что стала очень осторожной и т. п. Мне кажется, что я понимаю ход ее мыслей. Она хочет расстаться со своим нынешним театром, но ей не очень хочется туда, куда ее зовут. Неужели она втайне продолжает мечтать о Малом театре? А почему бы и не помечтать? Сестра достойна этой сцены. Я видела несколько спектаклей с ее участием, кроме того, смотрела в Малом «Вассу» и «Власть тьмы». Я могу сравнивать и выносить суждения. Не хочу показаться пристрастной, но никого лучше моей сестры я в Малом не увидела. Если она продолжает лелеять эту мечту, то пускай у нее все получится. Mieux vaut tard que jamais[63].
25.09.1961Одна из Ниночкиных знакомых (мы ее не знаем) стала жертвой брачного афериста. А я-то, по вечной своей наивности, думала, что охотники за старыми девами и богатыми вдовами остались в прошлом. Оказывается, они существуют и сейчас. Несчастная познакомилась с ним на отдыхе, в каком-то морском пансионате. Он представился вдовцом, отставным полковником, о себе рассказывал скупо, намекал на работу на секретном заводе (это не вызвало недоверия, потому что здесь много секретного). Красиво ухаживал, очаровал, сделал предложение, назначили дату свадьбы… Накануне она сняла с книжки все деньги и отдала ему на покупку автомобиля. Больше она его не видела. Сестра сразу же начала намекать на Nicolas. Я оскорбилась и сказала, что сравнение совершенно неуместно. Nicolas никогда не просил у меня денег, и к тому же я знаю его очень хорошо. Разговор закончился ссорой, но после ухода Ниночки мы помирились. Инициатива на сей раз исходила от сестры. Она умеет признавать свои ошибки, когда хочет этого.
01.10.1961Кажется, сестра не будет сниматься в «Войне и мире». Она ничего не говорит, я ничего не спрашиваю, но уже несколько раз она высказывается в том духе, что далеко не каждое литературное произведение можно экранизовать. И каждый раз приводит в качестве примера «Войну и мир» как слишком «широкое», по ее мнению, произведение. При здравом размышлении не могу с ней не согласиться. «Война и мир» – огромная глыба, но в то же время из нее ничего нельзя выбросить. Рассказывали, что когда-то к Льву Николаевичу обращались с просьбой переделать этот роман в пьесу. Он отказался, сказав, что если бы считал «Войну и мир» пьесой, так и написал бы пьесу. На мой взгляд, Толстой – не драматург, а писатель. Вот Чехову в равной степени удавалось и то и другое.
