Крысиная тропа. Любовь, ложь и правосудие по следу беглого нациста - Сэндс Филипп
Она призналась Штютцену, что привязалась к нему, когда узнала, что опять беременна от мужа. В мае она сделала аборт, но тут же поняла, что совершила ошибку. Очнувшись после наркоза, она сразу спросила врача: «Когда я смогу опять иметь ребенка?» [349] В июне, когда молодой лейтенант выписался, она загрустила по своему «любимому мужчине». Она пробыла в Лемберге до конца июня и вернулась в Тумерсбах. 10 июля американцы высадились на Сицилии. Через две недели Муссолини свергли, власть перешла к новому итальянскому правительству [350]. В августе Шарлотта вернулась в Лемберг, где Отто приводил к присяге свою украинскую дивизию и боролся с Крюгером из-за направления политики в оккупированных странах. Положение менялось, но вера в фюрера, как она писала в дневнике, оставалась «безмерной» [351].
В сентябре, когда Италия и союзники подписали перемирие, за которым последовал раздел страны, лейтенант Штютцен навестил Шарлотту в Тумерсбахе и провел в фермерском доме несколько дней. Она встретила его на станции в Целле и была осчастливлена его сияющим взглядом и мальчишеским обликом. Они пошли в кино, на Die Stimme des Herzens («Голос сердца») с тенором Беньямино Джильи в главной роли и допоздна плавали в лодке по озеру. «Мне нравится флиртовать с этим ребенком, — записала она. — Я никогда не забываю Отто, но очень люблю это дитя» [352]. Тем не менее она сопротивлялась своим порывам. «Я должна стараться не потерять голову, держать себя в руках…» Но к концу месяца ее настроение изменилось: «Теперь, зная о его любви ко мне, я утратила к нему всякий интерес». Она добавляла, что ей очень жаль, но «единственным в моей жизни любимым мужчиной останется мой дорогой Отто».
К концу года молодой лейтенант уехал, и снова она почувствовала себя одинокой и обессиленной. Положение дома было напряженным: за детьми ухаживала няня, чего дочь Трауте не могла потом простить матери. Шарлотта чувствовала, что над их жизнью нависает «большое черное облако смерти», между ней и Отто назревало охлаждение. Она опять подозревала, что он встречается с другой женщиной.
Отто сказал ей, что Германию ждет поражение в войне, если не произойдет чуда. Рудольфа Павлу отстранили от обязанностей бургомистра Кракова за неназванный проступок и отправили воевать на Восточный фронт [353]. Оттуда он подробно писал о каждодневном ужасе, с которым сталкивается слабеющий вермахт, об отсутствии запчастей и боеприпасов, о солдатах, тонущих в мерзлой зимней жиже. «Наши солдаты мрут, как мухи, это катастрофа».
К концу 1943 года Шарлотта уже не могла смотреть в будущее с оптимизмом. Они оба и вся страна угодили в ловушку: «Мы не видели выхода». Отто тратил всю энергию на работу и на дивизию ваффен-СС.
17. 2014, Львов
Сюжет документального фильма, который мы снимали, неожиданно свернул в сторону, и причиной тому стала дивизия ваффен-СС «Галиция». Фильм мог бы завершиться конфликтом между Хорстом и Никласом в зале «Перселл», но этого не произошло. Они разошлись из-за отношения к своим отцам, но слишком вежливо и уважительно, чтобы придать нужное фильму напряжение. Зато в конце случилось нечто иное: Хорст взял микрофон и заявил, что в Украине его отца по-прежнему чтят. Из этого зернышка выросла мысль поехать во Львов.
«Если мы поедем в Украину, — сказал Хорст через несколько недель после той дискуссии, — то надо приурочить поездку к чествованию отцовской дивизии ваффен-СС „Галиция“». Каждый год в июле там проводилась реконструкция битвы за Броды, в которой дивизия была разбита Красной армией [354]. Неясно, почему поражение служило поводом для торжеств; впрочем, торжества ежегодно сопровождались церемонией захоронения вновь найденных останков немецких солдат. Никаких антисемитских и антирусских высказываний при этом категорически не допускается, заверил меня Хорст, чего не скажешь об антисоветских настроениях. К тому же, добавил он, при посещении тех мест я смогу отдать дань памяти моим предкам, а заодно убедиться в том, как хорошо тут относятся к Отто.
Никлас, Хорст и я отправились во Львов с режиссером Дэвидом Эвансом и съемочной группой. Поселились в отеле «Жорж», где воссоздана атмосфера межвоенных лет, как в романе Йозефа Рота «Отель „Савой“». Мы прогулялись, полюбовались муниципальным зданием, служившим когда-то штабквартирой Отто, побывали в городском архиве, разместившемся в бывшем монастыре. Хорст расписался в книге посетителей, назвавшись «сыном губернатора».
Мы собрались в зале здания, служившего при Австро-Венгерской империи парламентом Галиции; ныне здесь университет. В этом внушительном помещении Ганс Франк провозгласил 1 августа 1942 года план истребления всего еврейского населения дистрикта Галиция. Обращаясь напрямую к губернатору Вехтеру, Франк поблагодарил его за отличную работу. Никлас неожиданно воспроизвел этот эпизод: поднялся на сцену, где когда-то стоял его отец, и повторил его слова: «Вы ведь не обошлись с ними плохо?» Говоря это, он смотрел на Хорста, тот расстроился. Последовала перепалка, в которой я сорвался на Хорста. Такого не бывало ни раньше, ни потом; наверное, сыграл роль сам этот зал и обнаруженное мной обвинительное заключение, изданное в Польше и поддержанное США, в котором Вехтер обвиняется в «массовых убийствах». Прочтя этот документ, Хорст с ходу его отверг как «советскую пропаганду». Напряженный момент был заснят и попал в документальный фильм. Моя теща назвала бы эту сцену «издевательством над престарелым».
Успокоившись, мы побывали в доме 133 по улице Ивана Франко, где жили Отто и Шарлотта. Хорст почти не помнил этот дом — большой особняк со штукатурным кружевом над двойными дубовыми дверями и с прекрасным парком, хотя бассейн и корт, для которого когда-то не нашлось мелкого песочка, давно канули в лету. Хорст вспомнил место, где завтракал маленьким мальчиком, вспомнил лестницу, ведшую в спальни. «Я все помню очень смутно и только благодаря запаху» — этот дом никогда не был таким счастливым, как Тумерсбах. Из дневников Шарлотты он знал о ее работе в госпитале, о втором аборте, о событии, которое назвал «нервным срывом». В тот период он редко видел мать: «У нас были служанки, они о нас заботились, пока она помогала отцу, принимала гостей, работала в госпитале».
На следующий день мы поехали на машине в городок Жолкву в часе езды от Львова [355]. Там мы прошли мимо места, где в деревянном доме родился Герш Лаутерпахт, посетили разрушенную синагогу, сожженную летом 1941 года немцами. Там, среди безнадежного разорения, Хорст заговорил мягче обычного, тронутый, видимо, картиной подпирающих небо высоких колонн и пугающей пустотой. «Здесь мы сталкиваемся с произошедшим, — сокрушенно молвил он, — здесь нас охватывает грусть и даже стыд».
Тем не менее он был неспособен связать Отто со страшными событиями здесь, в этом городке, в этой области. «Не думаю, что мой отец приказал все здесь сжечь, я его здесь не вижу, не представляю, чтобы он расхаживал здесь в мундире и приговаривал „отлично поработали“ или что-то в этом роде». Хорст не желал расставаться с надеждой, не желал вязнуть в прошлом, верил, что это место снова оживет. «Я не такой пессимист, как вы», — сказал он и умолк.
Днем мы пошли в лес в двух километрах от центра городка и по Восточно-западной улице добрались до песчаной тропы, которая привела нас к общей могиле трех с половиной тысяч жителей городка. Все они казнены в один день весной 1943 года, среди жертв были семьи моего деда и Лаутерпахта. Отто Вехтер не присутствовал в тот день в Жолкве, но Жолква находилась на подведомственной ему территории. Хорст сфотографировал маленький белый мемориал, щелчок затвора нарушил тишину.
