Юрий Федосюк - Короткие встречи с великими
Однажды я побывал у него дома, не помню повода. Он жил на улице Герцена, 47. Привечала меня жена, очень хорошенькая грациозная блондиночка Козлова. Но потом они развелись. Флиер рассказывал, что в квартире до войны находился его большой личный архив, куча фотографий со знаменитостями, книги с автографами, но домработница, оставленная на время эвакуации охранять квартиру, всё, что свидетельствовало бы о том, что здесь жил еврей, сожгла: опасалась прихода немцев.
Последний раз я встретил Флиера в гардеробе московской Консерватории (там сейчас буфет) в 1950 году. Он был всё таким же лёгким, подвижным, французистым, и солидное звание профессора (он вёл класс фортепиано) никак не шло к нему. Я спешил встречать какую-то иностранную делегацию, он дружески приветствовал меня и спросил: «Ну как, всё ещё ВОКСуете?».
Автограф Я.В. Флиера на программе его концерта
Кажется, в Австрии я пришёлся ему по душе, и, не будь мы такими неровнями, могли бы и подружиться. Во всяком случае, на прощание без всякой моей просьбы он подарил мне программу своего концерта с такой надписью:
«Перед отъездом из Вены скажу Вам откровенно, Юрий Александрович, мне было с Вами очень приятно и интересно, не говоря уже о том, что я Вам искренно благодарен за Вашу служебную, а главное товарищескую помощь, которая была мне так необходима. Я. Флиер. 18/Х 1946».
Флиер умер в 1977 году, в возрасте 65 лет.
Юрий Шапорин
Ю.А. Шапорин
Наверное, написанное покажется односторонним и не совсем справедливым. Однако я близко видел и слышал этого человека всего два раза, и оба раза он был не в очень добром настроении.
Первый раз – 21 апреля 1951 года. ВОКС пригласил в СССР ректора Венской музыкальной академии профессора Шмидта. Для представительства на встречу выделили членов нашей музыкальной секции Ю.А. Шапорина[35] и В.В. Барсову[36]. Я заехал за ними в консерваторию.
Выйдя из автомашины, я увидел на левом крыльце учебного корпуса готового к отъезду высокого, грузного Шапорина, о чём-то темпераментно беседовавшего с пианистом Ерохиным. Подойдя, услышал конец разговора. Шапорин гневно ругал своих студентов: «Совершенные бездельники, нечего не хотят ни слушать, ни запоминать. Только пьянствуют и по бабам бегают. Заставишь такого сыграть заданное, а он не может, пальцы дрожат. Я сразу догадываюсь: вместо того чтобы уроки делать, с бабой время проводил. Я же вижу, меня не обманешь. Вот такие ученички» – и далее в том же духе. Деликатный Ерохин кивал, застенчиво улыбаясь.
Отыскав маленькую, некрасивую Барсову, я усадил обоих в автомобиль, и мы поехали во Внуково. Всю дорогу, сидя на заднем сиденье с Барсовой и адресуясь, разумеется, только к ней, Шапорин не умолкал. Но тема сменилась: речь зашла о затяжной постановке Большим театром шапоринской оперы «Декабристы». Всё, оказывается, делалось не так, как надо, ставилось не по замыслу автора. Шапоринский голос, кажется, приводил в дрожание стёкла автомашины. Конфликтовал композитор не только с дирижёром и режиссёром, но и с исполнителями. Для удобства пения Ханаев-де самовольно изменил какую-то фразу в своей арии. «Ну скажите, допустима ли такая нелепость? Я прямо ему на это указал, а он и в ус не дует. Разве мог офицер того времени так выразиться? Немыслимо. На счастье, дублёр Ханаева, более молодой и спокойный Нэлепп, признал мою правоту. А как поёт старого солдата сын Максима Михайлова? Это же не голос для солиста, а чёрт знает что!» И далее в том же духе всю длинную дорогу. Бедная Барсова молча слушала и успокоительно поддакивала.
Многострадальная опера «Декабристы», как мне было известно, долго писалась, но ещё дольше ставилась. Вначале её главными героями были декабрист Анненков и его невеста француженка Полина Гебль. Но конъюнктура изменилась: надо было показать героизм не француженки, а русской женщины, последовавшей за любимым на каторгу. Однако как быть с Анненковым, не лишать же его подлинной, исторической невесты? Тогда вместо Анненкова героем сделали безвестного декабриста Щепина-Ростовского по той причине, что молодая жена его была чисто русских кровей. Короче, от первоначального либретто, написанного А.Н. Толстым и П. Щеголевым, мало что осталось.
Я видел на сцене эту оперу, когда её наконец поставили, – в июле 1952 года. Громоздкая и пышная постановка не подкреплялась достойной музыкой, неплохи были разве только хоры. Музыка была весьма эпигонской, а кое-где прямо звучали интонации Чайковского, особенно в сцене бала. Одна из реплик старухи Перонской, высказывавшей своё недовольство «нынешней молодёжью, разучившейся веселиться», была прямо заимствована у Графини из «Пиковой дамы» и вызвала сдержанный смех публики. Во многих партиях явно слышались мелодии декадентских романсов молодого Шапорина, никак не соответствующие ни характерам декабристов, ни духу той эпохи. Словом, Шапорин взялся за явно непосильное для себя дело.
…13 февраля 1959 года. В Доме композиторов отмечалось 150-летие Мендельсона. Спокойный, умный доклад сделал музыковед И.И. Мартынов, который воздал должное композитору и объективно определил его место в истории мировой музыки. Всё шло нормально, но вдруг на эстраду взобрался красный, разгневанный Шапорин: «Мы слушали тут о том, что Мендельсон – миленький, хорошенький композитор, обладавший некоторым талантом. Да как можно говорить такое! Ведь всем нам ясно, что это могучая фигура в музыке, что без Мендельсона нынешнее музыкальное искусство не было бы тем, что оно есть» и т д., словно речь шла по меньшей мере о Бетховене, на таких тонах. Публика была в недоумении. Я глянул на Мартынова, севшего после доклада неподалеку от меня, – он весь побагровел от обиды. А Шапорин долго не унимался.
Слушая мелодичные салонные романсы Шапорина, многие из которых написаны на слова тончайшего Блока, с которым он был знаком, я никак не могу сочетать эту изысканную, благоуханную музыку с обликом и характером грубоватого, раздражительного, не стесняющегося в выражениях старика, каким я его знал.
Михаил Шолохов
М.А. Шолохов
Открытка с факсимильной подписью М.А. Шолохова и его собственноручной надписью: «Федосюк Ю.А. с приветом. М. Шолохов. 5.8.72»
При ВОКСе, куда я поступил работать в апреле 1946 года, существовало Литературно-музыкальное агентство, занимавшееся организацией переиздания произведений советских авторов за границей. Многие зарубежные издательства после войны просили разрешения переиздать романы Шолохова[37]. Поэтому писателя нередко можно было видеть в здании ВОКСа на Большой Грузинской. Впоследствии функции Литмузагентства перешли к «Международной книге», а затем к Всесоюзному агентству по авторским правам.
