Степан Выскубов - В эфире Северок
- Огонь! - наконец скомандовал Кураков и первый дал очередь из автомата.
На гитлеровцев обрушился внезапный шквал, ошеломил их. Партизаны поднялись и с криком "ура" устремились вперед.
Фашисты не выдержали, отступили и заняли оборону за плато Караби-Яйле, именно там, где находилась площадка для приема большегрузных самолетов. Партизаны несколько раз переходили в атаку, пытаясь выбить противника с занимаемых рубежей, но безуспешно: гитлеровцы прочно удерживали наш аэродром.
К вечеру немцы подтянули еще до полка пехоты, несколько бронетранспортеров и танкеток. От пленных стало известно, что аэродром они захватили потому, что боятся высадки десанта. В очередном сеансе связи мы сообщили об этом штабу фронта.
В связи с тем что противник блокировал большую посадочную площадку и накапливал силы, видимо, готовился к прочесу Зуйского леса, командование отрядов решило перебазироваться в третий район.
Перед заходом солнца мы покинули лагерь. Шли бесшумно, цепочкой, отряд за отрядом. Где-то около часа ночи пересекли Алуштинское шоссе, и перед нами предстал грозный, скалистый, обрывистый Чатыр-Даг.
Перед самым рассветом поднялись на его вершину. Там насквозь продувало, ветры начисто смели с плато снег.
С Чатыр-Дага в предрассветной дымке просматривалось Алуштинское шоссе, петлявшее среди нагих деревьев. С южной стороны Чатыр-Дага, внизу, перед нами открывались леса заповедника. Вдали возвышались горы Ай-Петри и Черная. А за ними плескалось Черное море. Из-за гор его не было видно, но мне казалось, будто оно рядом, огромное, синее!
На плато все партизанские отряды остановились на дневку. Люди укрывались от пронизывающего до костей ветра под валунами-несворотнями и скалами. Истощенные, изморенные боями и переходами, они тут же засыпали. Их покой зорко охраняли часовые.
А нам с Николаем не пришлось отдыхать. Устроившись под скалой, мы трижды выходили на связь. Слышимость была удивительно хорошей, словно оператор штаба фронта работал где-то совсем близко.
Перед вечером двинулись дальше, преодолевая перевал за перевалом. А утром другого дня были уже, в лагере третьего района. Не успели мы снять вещевые мешки, как нас бросились обнимать радисты Квашнин и Кочетков.
Роман Квашнин, казалось, стал еще меньше ростом, чем был. Очень худой. Серые, обведенные синевой глаза провалились, губы почернели. Он был похож на изможденного мальчишку. Движения, правда, прежние - быстрые, ловкие.
А Лешка Кочетков, наоборот, медлителен. Он плотный, коренастый. И все та же на губах знакомая открытая улыбка. Вот только на прежде круглом лице - впалые щеки. Да у глаз обозначились ранние морщины.
Встреча была радостной. Ведь почти год не виделись! Вспоминали, как учились в школе радистов, рассказывали о том, что испытывал каждый, совершая боевые прыжки с парашютом в тыл врага и, чего греха таить, мечтая о подвигах, о боевых орденах. Прочитали, конечно, вслух письмо подполковника Кочегарова.
Узнали мы от ребят, что и у них затруднение с продовольствием, что почти нет боеприпасов. Картина не из радостных...
Зимние месяцы - самый трудный период в жизни партизан: чуть ли не каждый день бои. А тут еще мучили холод и голод, выводили из строя болезни.
В нашем дневном рационе нередко была одна кружка муки на двоих. Хочешь - готовь лепешку и съедай ее за один раз, хочешь - вари похлебку и растягивай на весь день.
Приходилось даже делать студень из древесного мха. Да какой там студень! Просто застывшая горькая слизь. Отыскивали мы в лесу шиповник, всевозможные полусгнившие дички, ягоды. Ели желуди. Чего нам только не приходилось есть в зимние месяцы! Вспоминать не хочется...
На четвертый день пребывания в новом районе пошел снег. Нам не сбрасывали ни боеприпасов, ни продовольствия. Раненые и тяжело больные не эвакуировались. Положение становилось катастрофическим.
За день до нового, 1943 года группа Алексея Ваднева отбила у румын лошадь. О, какая это была радость! Но никто, конечно, не знал, какой ценой досталась эта лошадь: из-за нее группа чуть в ловушку не попала, а один партизан получил ранение.
Хорошо, Ваднев перехитрил немцев и умело вывел из западни и бойцов и лошадь. А она так была нужна партизанам! Теперь они получат хоть по куску конины.
Принесли и нам с Николаем "и-го-го", как мы называли конское мясо. А вечером заглянул Ваднев. Он совсем исхудал, но на губах не угасала веселая улыбка.
- Ну, как вы тут, парни? - спросил он. - Чего приуныли, зажурились? А может, вам жалко расставаться с уходящим годом?
Уходящий год... Как много дорогих жизней он унес! Безвозвратно. Навсегда.
Я мельком взглянул в тоскливые глаза Николая, хотел спросить, о чем он грустит. Но передумал: все равно не скажет. В этом я был твердо уверен.
- Молчите? Не говорите, почему пригорюнились? А ведь горе да море не выпьешь до дна. Давайте лучше встречать Новый год! - сказал Ваднев.
Встречать Новый год. Но как? С чем? А Алексей стоит и, подмигивая, улыбается...
И вот мы уже сидим вокруг праздничного стола. На нем три лепешки, бутылка трофейного рома, что добыл в бою Ваднев, и полведра похлебки с кониной. Для мирного времени негусто. Но для нас...
Включил "Северок", поймал в эфире Москву. Кремлевские куранты уже отбивали двенадцать ночи. Алексей открыл бутылку, налил в кружки. Мы встали, поздравили друг друга, пожелали всем скорейшей победы и, конечно, остаться в живых. Выпили, закусили лепешками и принялись уплетать бульон с мясом.
- Вот и встретили Новый год, - сказал Григорян, когда новогодняя трапеза закончилась. - Даже не думали так здорово посидеть! Это благодаря тебе, Леша. Спасибо, дорогой...
* * *
В два часа ночи я принимал сводку Совинформбюро, от которой мы воспрянули духом: закончился разгром 6-й немецкой армии под Сталинградом, план фельдмаршала Манштейна, рвущегося на выручку Паулюсу, провалился.
Да, для освобождения окруженной трехсоттысячной армии Паулюса под Сталинградом Гитлер направил группу армий "Дон" в составе тридцати дивизий. На командующего этой группой Манштейна фюрер возлагал большие надежды. Ведь за захват Крыма в 1941 году и, позже, Севастополя, тот получил фельдмаршальский жезл!
Но под Сталинградом он оказался битым. Короче, "пошел по шерсть, а воротился стриженым"...
30
Четвертый день бушует январская метель. Между деревьями, которые натужно скрипят, раскачиваются и движутся, словно живые, волком воет ветер. Он нещадно рушит островерхие партизанские шалаши, палатки.
Наш тоже наполовину раскидал буйствующий ветер. Сначала мы с Николаем как могли боролись со стихией. Но убывающих с каждым днем сил хватило ненадолго. Мы практически остались без крова.
