Ги Бретон - Когда любовь была «санкюлотом»
Совершенно естественно, что первой воспользовалась счастливой метаморфозой Мадам.
После чего граф стал с вожделением посматривать на хорошеньких дам своего маленького двора. Он напоминал окружающим школьника, достигшего наконец половой зрелости. Восхищенный новыми, «мужскими» ощущениями, граф рассказывал всем о своих подвигах причем в невероятно фривольном тоне.
Башомон упоминает об этой забавной ситуации в своих дневниках.
«Общеизвестно, что до сих пор Мсье не мог приобщить Мадам к радостям любви по еще более досадной причине, чем та, которая задержала выполнение супружеского долга королем. Но, наконец природа взяла свое прошел даже слух, что Мадам уже беременна. Это не соответствовало действительности, но ее августейший супруг настолько вдохновлен случившимся, что до сих пор говорит об этом. Он так живо, горячо и энергично рассуждает о любовной стороне бытия, что удивляет самых опытных своих придворных».
* * *Именно в это время граф начал писать любовные стихи и весьма двусмысленные песенки. Вечером он веселил приближенных, распевая куплеты, которые мы не осмеливаемся процитировать в книге.
Госпожа де Бальби выбрала самый подходящий момент. Однажды вечером она устремила свой порочный взгляд на Мсье, и тот задрожал. Немного времени спустя они уже дурачились в постели так, как будто знали друг друга всю жизнь…
Став фавориткой, госпожа де Бальби захотела подселиться в Люксембургском дворце. Граф Прованский немедленно приказал отделать для нее роскошные апартаменты.
— Входите, мадам. Все это — ваше! — торжественно провозгласил он.
Графиня взглянула и заявила, что мебель просто ужасна. Мсье вернулся к себе совершенно расстроенный.
Ночью он пытался найти выход из положения, и на рассвете его осенило: гвардейцы подожгли комнаты, и все сгорело…
После этого комнаты обставили в соответствии со вкусом новой фаворитки: зеленый с белым атлас, много золота…
С первых же дней революции госпожа де Бальби решила, что лучше держаться подальше от народного гнева Единственным возможным решением было отправиться в эмиграцию подобно графу д'Артуа. Но брат короля, испытывавший некоторую симпатию к революционерам и даже поддерживавший их своими нападками на Марию-Антуанетту, не хотел покидать Францию. Считая, что народ потребует только изгнания королевы и отречения короля, он собирался остаться в Париже, чтобы немедленно занять трон.
Но госпожа де Бальби спутала все его планы.
— Я уезжаю, — заявила она. — И вы должны последовать за мной! Через неделю я буду в Монсе… Устройте ваше бегство. Кстати, вы сможете лучше управлять событиями извне.
Его светлость обожал свою маленькую графиню. И он согласился.
Месяц спустя, 20 июня 1791 года (в день бегства королевской семьи в Варенн), он покинул дворец, переодетый иностранным туристом, сел в карету и прибыл в Монс, где его ждали жена и графиня де Бальби.
В тот же вечер он окончательно покинул супружескую постель и «эмигрировал» к фаворитке… 7 июля, после утомительного путешествия, брат короля прибыл наконец в Кобленц с женой, любовницей, придворными, их женами и любовницами. Они немедленно разместились в Шонбурнлустском дворце, принадлежавшем Клементу-Венцесласу Саксонскому, архиепископу Тревскому, дяде графа по материнской линии.
Этот маленький двор, пытавшийся во всем копировать Версаль, управлялся фавориткой принца. Из своей постели она дергала за все ниточки, плела интриги, назначала офицеров армии Конде, прогоняла советников, отзывала дипломатов — словом, люди, окружавшие графа, были похожи на йо-йо [61] в ее руке, их взлеты и падения зависели только от графини…
О могуществе этой фаворитки очень красноречиво пишет Жозеф Тюркан.
«Вначале эмиграция была приятным времяпрепровождением для дворян, честолюбцев и хорошеньких женщин. Это было модой и только много позже стало необходимостью. Установлению моды больше всего способствовали женщины. Поэтому эмиграцию можно считать детищем слабого пола. Женщины — движущая сила и инструмент эмиграции. Кобленц принадлежит им, это их арена действий, их театр, и они прекрасно в нем играют. Главная роль, безусловно, отведена госпоже де Бальби» [62].
* * *Был момент, когда у любовницы Мсье могла появиться соперница. Во дворце, превратившемся в огромную гостиницу, жил граф д'Артуа (будущий Карл X) со своей женой и любовницей, очаровательной госпожой де Поластрон.
У этой дамы были весьма смутные представления о революционерах, но ей нравилось делиться своими воззрениями с любовником, когда они лежали голые на сбившихся простынях, наслаждаясь удовлетворенной страстью. У любовников был весьма страстный темперамент, поэтому госпожа де Поластрон очень часто беседовала с графом д'Артуа о политике. Результатом этих разговоров было то, что его королевское высочество зачастую отдавал весьма экстравагантные приказы армии Конде и роялистам, оставшимся в Париже…
«Легко поверить, что оба двора были гнездом интриг, — пишет Жозеф Тюркан. — Да и могло ли быть иначе, если вокруг каждого принца суетился целый штаб напудренных и раскрашенных кукол? И в том и в другом штабе царствовала официальная любовница. Можно, пожалуй, сказать, что политикой эмиграции руководили юбки».
Через некоторое время госпоже де Поластрон, думавшей только о любви, надоели серьезные разговоры «на подушке», и госпожа де Бальби получила абсолютную власть. Именно тогда она и стала подлинной «королевой эмиграции».
* * *Королева-фаворитка принимала в своей комнате генералов, дипломатов и придворных, обсуждая с ними текущие события. Эти «совещания» были иногда очень легкомысленными, не соответствующими нашим представлениям о политике, но тогда это никого не смущало.
Например, госпожа де Бальби могла, комментируя результаты какого-нибудь сражения или решения Конвента, раздеться и начать надевать ночную рубашку…
Послушаем, что пишет об этом очевидец, граф де Нейи.
«Каждый вечер, освободившись от своих обязанностей у Мадам, графиня де Бальби возвращалась к себе где собирались приближенные к ней люди. Но вначале она переодевалась, ее причесывали перед небольшим зеркалом, принесенным из спальни; служанка подавала ей платье и даже нижнюю рубашку, так было принято, и это казалось нам настолько естественным, что никто из нас не обращал на это никакого внимания…».
У женщин XVIII века вообще было принято раздеваться и одеваться прилюдно. Молодая Лоретта де Мальбуасьер рассказывает в своих воспоминаниях, что подвязки ей надевал один из кузенов, и не находит в этом ничего неприличного; госпожа де Сталь не стеснялась приводить себя в порядок перед своими подругами; графиня де Брион принимала в своей туалетной комнате, сидя верхом на предмете, который англичане даже не называют вслух; многие дамы подражали герцогине Бургундской, которой, если верить принцессе Палатин, оказывали на людях самые интимные услуги.
