Коллектив авторов - Андрей Белый: автобиографизм и биографические практики
В цитируемом письме к М. К. Морозовой содержится квинтэссенция философии пути Белого. Писатель раскрывает причины своего обращения к учению Р. Штейнера, о котором говорит здесь так: «Он единственный ныне во всем мире, к кому я могу обратиться со словом “Учитель”, ибо только в нем мой путь, оставаясь моим, углубляется в нечто сверхличное и мировое».[283] Это углубление оказывалось возможным потому, что, по словам Белого, «розенкрейцерский путь, проповедуемый Штейнером, есть воистину путь чистого христианства».[284]
На всех этапах своей эволюции как художника и мыслителя Белый осмысливал жизненный путь и путь в культуре как нераздельные для себя. Культура в мировоззренческой системе писателя не только брала на себя функции религии, но должна была на следующем этапе явить собой ее новую форму. Будущее культуры разрешалось для Белого под знаком Христа. Антропософия виделась Белому как учение, указующее путь к этой культуре.
В Штейнере Белый обретает Учителя, стоящего под знаком Христа: «<…> он о нашем, заветном, о Христе. А как он в историческом моменте соединяется с теософией или отталкивается от теософии, это все проблема тактики и чисто внешней ориентировки <…>. Он открывает и учит о мистериях, он реально учит…».[285] Для Белого исключительное значение имела сама личность Штейнера: «Ничего прекраснее, горячее, энергичнее, радостнее Доктора Штейнера я не знаю».[286] Штейнер явился для него воплощенным символом. Теория, наконец, обрела плоть в практике действительности: «В Штейнере мы встретили то, что искали, то, что искал я всю жизнь: это человек безмерного духовного опыта, воин Христов, и вместе с тем этот воин Христов остается в горниле жизни».[287]
«Оставаться в горниле жизни» значило воплощать идеал в своей индивидуальной судьбе, творя из нее символ преодоления косной действительности. В своих лекциях и книгах Р. Штейнер высказывал мысль о том, что человек и без Учителя может пройти по пути посвящения. В этом, а также в наличии определенного комплекса медитативных упражнений было, по сути, главное отличие учения Р. Штейнера от доктрины Е. П. Блаватской.
Антропософия встает перед Белым в 1912 г. именно как путь, как «углубленное христианство», как раскрытие глубинных ресурсов человеческого духа. Путь должен завершиться преображением внутреннего мира поэта-символиста, в 1912–1913 гг. он – ученик, вставший на путь посвящения: «<…> в будущем, в близком со мной произойдет нечто огромное; будет надо мной сошествие Св. Духа, после которого я неимоверно вырасту; и голос Божий зазвучит из меня <…> весь опыт медитации и оккультных упражнений – преддверие, очищение перед невероятным прояснением сознания и меня ожидающим ясновидением».[288]
Первые годы ученичества у Штейнера окрашены для Белого переживанием надвигающегося Второго Пришествия, к которому необходимо готовиться, и ощущением «гигантского кризиса». Одновременно – это период напряженной работы над собой. Работа у Штейнера состояла из ряда медитативных упражнений и совершенствования в области морального очищения, что должно было способствовать раскрытию духовного зрения. Воспоминания и письма Белого полны свидетельствами того, насколько трудным для поэта-символиста стал путь ученичества: «<…> я отдал свою жизнь делу доктора <…>, это требовало от меня огромной, мучительной жертвы: неосвятимого страдания (может быть, реального распятия на кресте)».[289]
Оправдывая свое увлечение Штейнером, Белый писал Морозовой о космическом значении Голгофы в трактовке Штейнера: «<…> теософия (в том смысле, как говорят в России) и Доктор – непримиримы, ибо тут борьба за Христа против 1) Будды, 2) против духа антихриста. Позиция Доктора правильна: он говорит: “Теософия есть синтез религий не теоретический, а действенный <…>. Вот в чем теософия: теософию я понимаю, как действенное приятие смысла Христова События, как события, вознесенного над всеми расовыми религиями (между прочим и буддизмом); <…> что можно возразить против прямого смысла слова Теософия, что есть Божественная Мудрость…”».[290]
Белый видел в «штейнерианстве» подлинное, реальное христианство, которое дает возможность «пройти путь Христа». Штейнер рассматривал древние мистерии как прообраз христианского учения. Мисты – участники древних мистерий – предвосхищали опыт Христа: «Прежде ученик готовился сознательно к мистическому соединению с духом (высшим я) и сознательно возлагал на себя крест, дабы распять свою низшую природу; <…> с появлением Христа явилась возможность общения с высшими мирами (поднятие души на высшие планы); общение это совершалось актом мистического соединения с Христом, которое и было истинным внутренним посвящением <…>».[291]
Начальный этап ученичества у Штейнера для Белого – это время воплощения «посвятительного мифа» (термин Е. В. Глуховой). Описывая этот период в «Материале к биографии», писатель мифологизирует фигуры Доктора и М. Я. Сиверс. Белый считал, что в 1913 г. он пережил не сон, а подлинное посвящение: «<…> д-р и М. Я. взяли чашу, Грааль и как бы подставили мне под голову; кто-то (кажется д-р) не то ножичком сделал крестообразный, какой-то сладкий разрез на моем лбу <…>, отчего не то капля крови со лба, не то капля елея, не то мое “я” кануло в чашу, <…> Христос соединился со мной: и из меня, во мне, сквозь меня брызнули струи любви несказанной и Христова Импульса <…>».[292]
Таким образом, миф 1900-х гг. о посвящении в рыцари обретает плоть в 1913–1914 гг.: «Посвящение мое в рыцари – духовный факт <…>, в сердце моем родился младенец; мне, как роженице, надлежит его выносить во чреве великого сознания моего; через 9 месяцев “младенец” родится в жизнь <…>. Св. Дух зачат в моем ветхом “я”; теперь это ветхое “я” будет распадаться, и меня постигнет какая-то странная священная болезнь».[293] Андрей Белый был убежден в том, что пережил мистериальный опыт и изменил свой экзистенциальный статус. Более того, курсы Доктора стали для него практической теургией: «И сплошное теургическое делание – интимные курсы Доктора; меняется атмосфера зала, приходишь домой: меняется душа. И главное: все о том же, о том Доктор, о чем писал В. Соловьев в последние годы жизни».[294] В конечном итоге оказывается, что антропософское учение представляет для Белого ценность прежде всего как интеллектуальный материал для собственных мифотворческих построений: «Теургия – вот что близко мне в Докторе: а как там это называется у немцев, это мне все равно: “теософия”, “оккультизм”<…>».[295] Опыт посвящения означал для Белого обретение новой духовно-творческой силы, когда, если верить Р. Штейнеру, «жизнеспособная сила <…> заменится духовной силой <…> для акта творчества на высшем плане бытия», с появлением этой новой силы должен наступить «период совершенно нового творчества».[296]
