Уильям Берк - Геринг, брат Геринга. Незамеченная история праведника
Шушнига пытались подавить с помощью лишения сна, физического и психического насилия, интенсивных допросов, а также элементарного унижения. “У меня нет книг, никаких новостей, только компания нового эсэсовца каждый час, и с ними мне тоже запрещено разговаривать. Я не могу спать по ночам, потому что свет, ежечасная смена охранников, досмотры моей постели, моих вещей и т. д., которые почему-то всегда происходят посреди ночи, просто не дают мне заснуть. В шесть утра часовой кричит, чтобы я поднимался… Тогда начинаются мои дневные заботы”, – писал Шушниг в своем импровизированном тюремном дневнике.[91] В одиночном заключении он не мог видеться ни со своим адвокатом, ни даже с невестой, он не смог побывать на собственной свадьбе – о заключенном заочно браке ему сообщили, вручив кольцо в конверте.
Это продолжалось в течение полутора лет, пока Альберт Геринг не побеседовал с одним венским полицейским чином. “От полицейского я узнал, в каких условиях они держат канцлера Шушнига… Когда я прибыл в Берлин, то встретился с Германом в его небольшом дворце и спросил: “Разве это по-немецки – так недостойно относиться к поверженному противнику?” Герман связался по телефону с нацистским администратором Австрии Зейсс-Инквартом, и Шушнига наконец перевели под арест на виллу под Веной, где он воссоединился с семьей”, – так описывал потом Альберт Геринг свою версию событий Нойбаху во время встречи в парижском кафе.[92]
Хотя между предполагаемым временем этого вмешательства и заметным улучшением условий Шушнига есть корреляция, события не обязательно происходили так, как предполагал Альберт или как ему об этом сообщили. Не исключено, что именно в результате усилий Альберта 1 июля 1938 года Шушнигу нанес неожиданный визит госсекретарь по делами безопасности Австрии Эрнст Кальтенбруннер и, в первый раз с момента ареста, его жена. После этого им было разрешено видеться еженедельно, причем визиты должны были “происходить в течение восьми минут по пятницам”.[93] Почти полгода спустя он принимал еще одного нежданного визитера, на этот раз – главного начальника Кальтенбруннера Генриха Гиммлера. Этот был даже любезен с Шушнигом и принес с собой кое-какие дары, а именно новую мебель и радиоприемник. После постоянно нарушаемых обещаний дать ему возможность жить с женой, перемещения в другую гестаповскую тюрьму в Мюнхене и рождения дочери “вилла”, о которой говорит Альберт, наконец материализовалась 8 декабря 1941 года. Правда, это была никакая ни “вилла”, и расположена она была отнюдь не “под Веной”, – это оказалась всего лишь скромная деревянная лачуга в “колонии для спецзаключенных” концлагеря Заксенхаузен под Берлином. Как бы то ни было, Шушниг действительно “воссоединился с семьей” в соответствии с обещанием Альберта. Они так и жили в этих условиях до начала 1945 года, пока снова не были переведены подальше от окружающих союзников в различные концлагеря на юге, в том числе в Дахау. 4 мая 1945 года испытания Шушнига наконец закончились в гостинице Pragser-Wildsee в горах южного Тироля, где он и его семья были освобождены американскими войсками.
Озадаченный противоречием между утверждениями Альберта и событиями, зафиксированными в дневнике Шушнига, я решил услышать историю из уст прямых потомков второго.
* * *В некотором смысле именно с Шушнигом связан первый из множества знаков, которые, как кажется, сами направляли меня по пути расследования истории Альберта. Еще в Сиднее, когда я экономил деньги на поездку, я успел сменить несколько работ на неполном графике. Тогда на пару-другую месяцев моим вторым домом стал видеопрокат на углу.
Учитывая коматозное состояние, вызванное постоянно прокручивавшейся там классикой кино про бездельников из середины 1980-х вроде “Феррис Бьюллер берет выходной” и мелодичным пиканьем, сопровождавшим каждый взятый посетителем диск, мой стаж в видеопрокате остался в памяти сплошным расплывчатым пятном, за исключением одной случайной встречи. В глуши сиднейского пригорода на моем устройстве для считывания как-то раз пикнула членская карта некоего доктора Чушнига. Передо мной стоял сам племянник канцлера Австрии – по крайней мере, так он заявил в ответ на мой шутливый вопрос о родстве.[94] Если б не такого рода встречи с судьбой, племя астрологов и хиромантов давно бы разорилось. Но, притом что я не склонен к суевериям и даже старомодные идеи предназначения или фортуны меня не влекут, этой случайной встрече все-таки удалось проникнуть куда-то в глубины моего подсознания. Она стала маленькой пластинкой, которую я всегда проигрывал, когда мне досаждали голоса скептиков, благодаря ей я укреплял свою решимость продолжать расследование. Она же оказалась первым шагом в поиске остальных потомков Шушнига.
Сначала я разыскал племянника, Генриха Шушнига, в Вене, а затем его сына Курта-младшего в Нью-Йорке, чтобы выяснить, подтвердят ли они слова Альберта. Они смогли сообщить мне только то, что жена Шушнига Вера с помощью своего акушера доктора Руста, который, оказалось, также был акушером Эмми Геринг, смогла привлечь внимание Эмми к делу своего мужа. Хотя Эмми вроде бы отнеслась к этому с сочувствием, невозможно определить, повлияло ли как-то на дальнейшие события ее участие.[95] Кроме этого оба кузена не помнили ничего о заступничестве Альберта Геринга в деле их соответственно дяди и отца.
С другой стороны, объяснение может дать послевоенная встреча в Мюнхене, произошедшая между Нойбахом и Шушнигом. Когда они рассказали друг другу о своей жизни во время войны, Нойбах поднял тему участия Альберта в деле Шушнига, но в ответ не услышал ничего. Оказалось, что самому Шушнигу не было известно о каких-либо действиях Альберта, предпринятых в его защиту. Тем не менее он добавил, что в какой-то момент действительно случилось внезапное улучшение его положения и он не удивлен, что за это должен благодарить Альберта.[96]
Учитывая, что для такого серьезного вмешательства был привлечен сам Герман, неудивительно, что Шушнигу никто не рассказал о причастности Альберта (если оно имело место). Шушниг понимал это лучше кого бы то ни было. Альберт не мог кусать руку кормящего, рисковать тем, что фамилия Герингов будет ассоциироваться со всей этой историей и обернется неблагоприятными последствиями для Германа. Если бы стало достоянием гласности, что Герман, популярное лицо немецкого нацизма, вдруг проявил мягкотелость и пошел против воли кого-то из нацистского руководства, противники Германа внутри партии получили бы его голову на блюдечке с голубой каемочкой. Его власть и авторитет в Третьем рейхе могли серьезно пострадать, и возможно, он не смог бы больше помогать Альберту с любыми будущими просьбами. Для всех причастных секретность имела первостепенное значение.
